- Дик, ты погубишь их всех.
- Кого? Кого я могу погубить, женщина? – искренне удивился ее любимый и тут, наконец, Мирабель осенило. Дик, его поддержка, его беззаветная любовь и ее любовь, сотворившая невозможное – то волшебство, замкнувшее их мир в чудесное кольцо, волшебство, сотворившее ту завесу, тот предел, который не преодолеть никому, пока веет ее дыхание в этом благостном мире! Мирабель вытянула вперед, по направлению к троице незваных гостей, свободную от хватки мужа руку и шепотом произнесла слова только ей ведомого заклятья преграды, заключавшего все зло, принесенное незнакомцами сюда, как и их самих, в непроницаемый и невидимый кокон. И только лишь прозвучали последние звуки заклинания Мирабель со слегка измененной концовкой, как заветный до блеска натертый воском порог переступил отец Артемисий высоко над головой вознесший трехпалой рукой свой наперсный крест из старого белого серебра.
Мирабель, все еще пребывавшая в своем состоянии сверхвидения, ахнула, увидев как белый серебряный свет, широкими потоками льется во все стороны от креста Артемисия. Монах строго покосился на нее, но ничего не сказал, осеняя и ее, и Дика и всех собравшихся в зале своим сияющим крестом.
Церемониал продолжался своим ходом, прошли дети, усыпая лепестками роз путь невесты к алтарю. Сумеречный и Лейла, провели нереально прекрасную сияющую как снег в горах Лику, прошелестела своими шелковыми складками цвета глицинии Динни, бряцая доспехами, прошел двойной, усиленный караул, состоящий из ратников герцога и принца, который бдительно охранял невесту до самого алтаря и выстроился перед ним непроницаемым коридором. Артемисий быстро провел обряд бракосочетания, благо никто из присутствующих против этого брака не возражал, а те, кто пришел возражать, в своем коконе хранили молчание.
Потом начался бал, а для желающих подкрепиться до, во время, или после танцев были предоставлены накрытые столы, которые ломились от изобилия ароматных яств. Всем было хорошо и радостно на этом счастливом королевском бракосочетании. Правда, одной старой даме, матушке бургомистра Вольных Гаваней внезапно сделалось дурно, и ее вынесли из зала. Бургомистру с дочерью тоже пришлось покинуть бал, не мог же почтительный сын и добрая внучка оставить бабушку без присмотра. Слуги герцога, самые вышколенные из всех присутствующих слуг, быстро нашли карету, на которой прибыли гости из Гаваней и, заручившись помощью сестер-монахинь из монастыря святой Урсулы, молчаливо согласившихся оказать эту помощь страждущим, отправили гостей восвояси.
Сестры урсулинки, как известно, принимавшие обет молчания во время пострига и в дальнейшем молчали о том, как странно вели себя их подопечные. Господин бургомистр разжился пожизненной нервной трясучкой, старая дама впала в окончательное слабоумие, всклень напитавшись тем злом, которое она несла Лике в своей котомке, а дочка, пышными фижмами заполонившая половину кареты, беспрестанно меняла намерения и не договаривала ни одной фразы. Будто ее память могла хранить отныне лишь несколько секунд подряд из бесконечного потока времени. Мирабель не укоротила их жизни ни на единое мгновение, но сотворенным вокруг них коконом, обезопасила окружающих от этих троих до конца их жизней.
Дик, узнавший жену на балу, благодаря отсутствию на ее руках маникюра, безуспешно попытался спрятать ее от зорких глаз его сиятельства. Сиятельство загнало виноватую парочку в угол и принялось отчитывать беззастенчиво хохочущую Мирабель, а заодно и неумело оправдывавшегося Дика.
- Что ты хохочешь, наказание господне! – наконец догадался спросить племянницу герцог.
- Ах, дядюшка, я так бесконечно счастлива! И так бесконечно всех вас люблю!
***
И были дни, и были ночи, полные жизни, полные созиданья, света солнца и света звезд, были горные потоки и морские волны под килем корабля, виноградные разливы и ореховые россыпи. Было все многоцветье красок, и была жизнь. Такая длинная и такая… короткая жизнь.
2.16. Чудеса и диковины... передай дальше
Финал
Зимним утром Дик, как всегда поцеловал Мирабель едва только ее ресницы выдали ему ее пробуждение.
- Дик, тебе пора, - шепнули любимые губы, и он застонал в неизбывной, смертной тоске, - Вот как, любимый, это и есть твой прощальный подарок?