— Да, думаю, что я тебя понял. Но ведь ты-то не девчонка, значит, смог бы оказать услугу приятелю?
— Может быть, но не прежде, чем сам достаточно хорошо узнаю кто ты.
— А как ты это сделаешь?
— Пока ты еще не засыпался, но далеко не все испытания позади. Дозволь мне выспаться, рыцарь, дабы принимать решение завтра на свежую голову. Это в твоих интересах, в первую очередь. Вдруг я не сведу все линии судеб правильно, и ты познакомишься отнюдь не с той, которая способна будет осчастливить тебя,- с легкой издевкой произнес стрелок.
— Да, конечно, извини, это вино развязало мне язык, — не заметил издевки простодушный Дик, — Тебе давно пора спать, ведь ты, по-моему, устраивался на ночлег еще там, в лесу?
— Дуб был с омелой, — сонно отозвался мальчик, смыкая веки.
— И что это значит?
— Значит, в его ветвях убежище и нежить до путника не доберется. Но тому, кто непривычен к ее повадкам, конечно, и в убежище было бы не сладко. Хорошо, что напомнил, за рекой могут появляться… Если надумаешь выйти, не вглядывайся.
Мальчик улегся поудобнее, уложив под руку колчан и лук с ослабленной тетивой. Дик подбросил в костер хворосту и прилег на свой тюфяк.
1.8. И снова серебряные стрелы!
1.8. И снова серебряные стрелы!
Дым вытягивало в какую-то нишу, должно быть там сквозное отверстие. В таком укрытии комфортно даже и принцу. Дику только стоили закрыть глаза, чего он инстинктивно избегал после перехода сквозь заросли тиса, ему только стоило закрыть глаза…
Клубящееся мерзостное виденье, возникшее с правой стороны тропы, во всей своей ужасающей отчетливости восстало под сомкнутыми веками. Дик теперь ясно видел гигантскую разверстую могилу — горы вздувшихся трупов, над которыми кружили пресытившиеся, отяжелевшие стервятники. Видел кишащих могильных червей, пенным прибоем омывающих бесформенные груды. Из этого «прибоя» внезапно проглядывали то рука, то прядь волос, то детская игрушка. Трупы лежали вперемешку с глиной, камнями, были полузасыпаны песком, завалены остатками каких-то искореженных конструкций. Господи! Так это же плотина! Дик, не в силах выносить эту муку дальше, сел и принялся до рези в глазах, до боли, всматриваться в танцующие язычки пламени в глубокой нише.
— Это проклятая плотина со светлячками! — мысленно выстанывал Дик, — Ее все же прорвало. Светлячки — души погибших за родину самураев! Светлячки… Один подонок дал команду… Другие исполнительные подонки нажали на гашетки… Беззащитные города с мирными жителями. Беззащитные… Теперь, через сто лет, это вернулось сюда. Бумеранг. Светлячки! Господь милосердный, именно светлячки!
Гигантская воронка на месте цветущего города, еще вчера заполненного женскими и детскими голосами, смехом малышни, воркотней отцов семейств, шелестом платановых крон и плеском фонтанов.
Эти двое пьяных придурков у канатки тоже вряд ли уцелели. Похоже, что только он один, по случаю переброшенный через водораздел, остался в живых. Но за что это ему? Стоп! А как же все остальное?
А-а-а! Вон оно как! Он помешался от горя и одиночества, единственный свидетель этого светопреставления, и лепит на склонах уже осенних гор свой мир грез и галлюцинаций. И все это — и оборотень, и юный лучник с серебряными стрелами — его галлюцинации. Он маньяк. Прозренье приходит во сне. Лучше не спать!
— Эрмий, кого ты привез! Клянусь хвостом Кербера!
— Чем он плох? Ты искапризничался донельзя! Скажи, в чем его гипотеза не корректна? Она по-настоящему изящна, он все учел!
— Все? Все, говоришь, а как же тогда вот это?
Фляга с вином сказочного вкуса, небрежно брошенная Диком у изголовья, соскользнула с покатого уступа и пребольно стукнула его по макушке. «Спящий страж, да будет побит камнями».
Дик сел, почесывая новую шишку и облегченно вздохнул. Он, оказывается, спал, а не сидел, удерживая слезы перед костром.
— Ох, спасибо не веслом своим долбанул! Ну, чего он ко мне привязался, старый вредина!
Дик, слегка сместился на своем ложе, подбросил сучьев в гаснущий костер и, приняв флягу, сплеснул несколько капель в затрещавший огонь.
— Твое здоровье, Эрмий! Славное винцо!