— Клеопатра! — выкрикнул Дик, тот Дик, которому не терпелось все и вся именовать и называть по сущности.
Лицо Клеопатры превратилось в пламенеющий слепок с оскаленной яростной пасти львицы.
— Сохмет, — потрясенно прошептал упрямый Дик.
— Ты довольно образован, — сыронизировал стрелок.
Несколько образов сменились неузнанно, затем в зареве на том берегу прочиталась золотоволосая богиня с невиданно великолепным телом и темными очами.
— Фрине?
— Смотри лучше, авось догадаешься. Она подождет, она любит, когда ею любуются всякие недотепы.
Пламя почему-то приняло форму распахнутых лебединых крыльев, ступни босых ног богини насмешливо попирали лебединое яйцо.
— Леда?
— Нет, ты не так уж образован.
— А, Елена, конечно, — вздохнул Дик и закрыл глаза, не желая видеть трансформацию и этого образа.
— Выбирайся из реки, академик, Давай руку! — мальчик помог Дику выбраться из потока, — Здесь сильное течение, еще шаг, и тебя сбило бы с ног.
За ревущей рекой раздавались призывные женские голоса, мольбы о помощи, стоны и жалобный плач, а устье мраморной пещеры беспрестанно освещалось все новыми всполохами. Дик стоял перед мальчиком и изучающе вглядывался в его лицо. Стрелок, стоя на крутом валуне, сравнялся с Диком ростом. В мерцающем свете его личико тоже казалось изваянным из белого пламени.
— Ты опять вовремя, — малец.
— Ого! Лилит! Да за тобой идет нешуточная охота, недотепа!
Дик горестно усмехнулся.
— У нее, у той леди, было такое лицо, какое могло бы быть у твоей старшей сестры. И я подумал, ведь ты-то мне встретился, почему бы не встретиться еще и ей?
— У меня нет старшей сестры, — холодно ответил стрелок.
— Ну да, конечно, при моем то везенье, именно этого и следовало ожидать.
— Зато у меня есть четыре младшие сестры, богатый выбор, рыцарь, — закусив усмешку, лукаво проговорил юный истязатель.
— Не шути так жестоко, отрок, хотя… Тебе можно, ты вторично спас мою жизнь.
— На этот раз не только жизнь, — скорбно отозвался стрелок, — Опасность была гораздо более серьезной. Но и жизнь тоже, ты прав. Твою жизнь…
— Тебе следовало бы сказать «твою никчемную жизнь».
— Это тоже искушение, впрочем, скоро рассвет и нам пора…
— Погоди! Я вымок, не худо было бы обсушиться, или хоть вытрясти воду из сапог.
— Ну, что ж, иди вытряхни, иди, я постерегу.
— Только будь осмотрительнее!
Мальчишка посмеялся как хорошей шутке.
***
Дик, конечно же, нашел в своем мешке сменную одежду, но сапоги требовали просушки, хоть наскоро. Он пристроил их над очагом и принялся распутывать шнурки на брюках. За эти мудрёным занятием, он поневоле размышлял, и ему вдруг сделалась ясной как день причина изысканной куртуазной галантности джентльменов былых времен. Дик не выдержал, и рассмеялся скачку своих мыслей, и мальчик у входа в грот отозвался звонким серебряным голоском.
— Ну, и что там еще? Надеюсь, это не смех безумца?
— Нет, так, чепуха. Все эти ваши протечки тоже, в общем, чепуха. Все равно, что вздремнуть в видеосалоне аэропорта на блокбастере ужастиков.
— Да? А чему ты смеялся?
— О! Я постиг причины куртуазности, — туманно ответствовал Дик. Наивно думая, что туманно, но мальчишка в ответ залился звонкой и чарующей трелью.
— Неужели ты понял? Ну, парень, с тобой держи ухо востро! Ты действительно догадался?
— Вспомни-ка лучше, как ты сначала костерил измокшие шнурки, а потом принялся честить сухие, на сменных портках!
— Цыц! Отрок! Держи свои открытия при себе, и не вздумай болтать о них с сестрами или с другими родственницами постарше.
— Да уж, пожалуй, не то наши рыцари сделают из тебя фрикасе за это дезавуирование их куртуазности!