– Юра, выводи их назад, – устало приказал доктор.
– Не могу, – упрямо повторил программист, усиленно работая на клавиатуре. – Система замкнулась на себе и не подчиняется.
Симонов подошел к нему, с силой оттеснил в сторону:
– Подвинься.
Они вдвоем создавали прототип, поэтому Симонов знал, что и в какой последовательности нужно делать. Однако ничего не получалось. Программа просто не пускала посторонних внутрь себя. Даже объединенные усилия не давали результата. Проведя в тщетных попытках исправить положение более часа, Симонов решил немного передохнуть. Он приказал помощнику Макеенка следить за пилигримами, а сам с Юрием вышел на свежий воздух. Солнце уже висело в зените и щедро припекало землю.
– Как время быстро летит, – посетовал программист, доставая пачку сигарет. – Я думал, что сейчас часов десять, а дело-то к обеду движется.
– Дай и мне одну, – вдруг попросил доктор.
Макеенко молча выполнил просьбу. Симонов неумело подкурил, сделал несколько затяжек, закашлялся, но сигарету не выбросил.
– Так и подсесть недолго, – констатировал Юрий.
– Еще один-два таких случая – и мне самому нужен будет психотерапевт, – согласился Симонов. – Ладно, давай лирику в сторону и хорошенько подумаем, что мы сделали не так. Сейчас ясно только одно: вырубать снаружи систему нельзя, а в себя программа не пускает. Есть какие-то мысли?
Они прикидывали и так, и этак, но никакого логического объяснения случившемуся найти не могли. Зазвонил телефон. Симонов взял трубку.
– Дмитрий Иванович, – звонил помощник Макеенка. – Вам нужно это видеть.
…Саша пришел в себя и осмотрелся. В полевой армейской палатке, кроме него и Марины, было еще два человека: проводник и женщина в легком платье, почему-то неуместном в этом месте, подумалось Саше. Женщина держала Марину за руку. Проводник с укором смотрел на мальчика.
– Я же сказал тебе: двигаться к лагерю, не отвлекаясь ни на что, – сказал проводник. – Ты нарушил приказ и подверг себя опасности. Ты не должен больше так поступать.
– Кто вы такой, чтобы указывать мне? – голос мальчика был еще слаб, но звучал твердо. – Спасибо, конечно, за Боса, но я даже отца не всегда слушаю.
– Я твой проводник, и этим все сказано. Если хочешь дойти до конца – ты обязан подчиняться моим приказам.
– Разбежался.
– И не груби, тебе не идет.
Саша по-взрослому хотел послать его подальше, но сдержался. Вместо этого он с трудом встал, подошел к Марине, сказал тихо:
– Марина, вставай.
Девочка открыла глаза, губы шевельнулись, но ни слова не сорвалось с ее губ.
– Нам нужно идти, – Саша тормошил ее плечо. – Вставай, Марина.
– Не могу, – прошептала она.
Тогда Саша с огромным трудом взял на руки хрупкое тело и, шатаясь, сделал несколько шагов к выходу.
– Ты куда? – спросила женщина приятным голосом.
– Домой. Нам нужно выйти из системы.
Проводник заступил дорогу, но мальчик не обратил на него никакого внимания. Он просто прошел сквозь его тело и оказался на ступенях лаборатории.
Ни слова не говоря, Симонов бросился в лабораторию. Юрий побежал следом. Они остановились в дверях. Навстречу им, шатаясь, шел Саша, неся на руках ослабевшее тело девочки. Симонов бросился к детям, а Макеенко к помощнику. Доктор хотел забрать Марину у Саши, но тот по-взрослому оттер его плечом и, шатаясь, двинулся по коридору в жилой блок. Дежурная бригада даже не пыталась как-то помочь или помешать ему, только сопровождала до палаты. Саша с трудом занес Марину внутрь, положил на кровать и без сил опустился рядом. Вбежала встревоженная Ольга. Она застыла у порога, глядя на эту картину.
– Все нормально, – успокаивал ее Симонов, придерживая за плечи. – Все нормально.
Женщина, казалось, не слышала его. Она смотрела на детей, в ее глазах стояли слезы муки.
Марина вновь открыла глаза. Она осмотрела палату, увидела взрослых у дверей, Сашу, сидевшего на полу возле нее.
– Попугайчики поют, – тихо сказала девочка. Саша только улыбнулся в ответ. – Значит, все хорошо. Почему ты плачешь, мамочка?
Глава 6
Разговор с родителями детей был тяжелым и неприятным. Симонову не удалось уговорить Ольгу остаться для продолжения лечения. Женщина очень эмоционально реагировала на любое слово доктора, обвиняя того в некомпетентности, черствости и в иных грехах. Прокофьев был сдержанней, но каждое его слово впечатывалось в сознание, словно удар стальной пули. Он не угрожал, не оскорблял, он просто констатировал факты и смотрел прямо в глаза собеседнику, но от этого легче не становилось. Симонов прекрасно осознавал, что он и только он виноват в случившемся, но никаких технических ошибок он не видел, что и пытался донести до разгневанных родителей. Очевидно, в ход эксперимента вмешался какой-то посторонний, неучтенный фактор, который необходимо вычислить.