— Я говорил: головой надо думать, — самодовольно заметил первый, обращаясь к напарнику, словно они здесь были вдвоем. — Отвлечь внимание от двери, и бери их голыми руками.
— Ты сначала возьми. — Рука Айзенкопфа двигалась ритмично, словно стрелка метронома, дуло перемещалось чуть вправо, чуть влево. — Это «нордхайм», германская работа. Осечек не дает.
Субъект в канотье (он очевидно был старшим) ухмыльнулся.
— Чудак человек. Ну, пульнешь ты в одного, а нас двое.
— Вот и попробуйте угадать, кому из вас крышка.
Испугать противников немцу не удалось.
Низенький лишь презрительно усмехнулся, а его начальник лихо сдвинул свою соломенную шляпу на затылок.
— Для чекиста нет большего счастья, чем погибнуть за свою советскую родину.
Из-под канотье свесилась седая челка, глаза чекиста задорно сверкнули.
«Не бравирует, — отметил Гальтон. — Действительно, не боится. Что за люди!»
— Но можем и договориться. — Седой вкрадчиво понизил голос. Он переводил взгляд с Айзенкопфа на Зою, вовсе не глядя на Норда. — У меня твердый приказ только насчет американца. Вы двое мне не нужны. Отвечаете на один-единственный вопрос, и расходимся, как в море корабли. Вопрос простой: в чем конкретно состоит задание, которое вы должны выполнить в Москве. И всё. Мы делаем пиф-паф в мистера Норда и откланиваемся.
— Так я вам и поверил, — процедил Айзенкопф.
Зоя по-прежнему сидела, только спустила ноги на пол.
— Он говорит правду, — сказал она, тоже не глядя на Гальтона. На него вообще никто не смотрел, будто его уже не было среди живых. — Зачем им нас убивать? Ответив на вопрос, мы попадем на крючок к ГПУ. И уже не соскочим. Мы им еще пригодимся.
— Умная девочка, — засмеялся старший чекист. — Я чувствую, мы договоримся.
Она тоже улыбнулась. Казалось бы, что такого — легкое движение губ, но у Гальтона внутри всё будто покрылось ледяной коркой.
Однако терзаться душевными ранами было некогда. Это всё потом — если «потом» наступит.
— Извините, что встреваю, — вежливо сказал доктор. — Поскольку со мной вопрос так или иначе уже решен, можно, я покурю перед расстрелом? Традиция есть традиция.
Он вставил в зубы мундштук, пальцы засунул в нагрудный карман.
— У нас буржуазных традиций не придерживаются, — сказал седой, едва покосившись в его сторону. — Шмаляют в затылок, и точка. В карман не лезть! Руки кверху!
— Хорошо-хорошо, я только хотел достать папиросу…
Гальтон поднял руки, левой на миг коснулся губ — ничего особенного, нервный жест, в его ситуации даже естественный.
Жалко, игла усыпляющая, а не с жабьим ядом, как у колумбийских индейцев. Обидно.
На помощь дорогих коллег рассчитывать не приходилось, а шансов справиться в одиночку с двумя противниками было мало. Он собирался плюнуть иглой в седого и сразу же броситься на дерганого. Может быть, удастся увернуться от пули.
Увы — худшие подозрения подтвердились. Айзенкопф опустил пистолет. Оказывается, даже человеку, оставшемуся без лица, все равно хочется жить.
Тянуть было нельзя. Теперь ничто не мешало чекистам застрелить «американца» и спокойно допросить остальных.
Гальтон набрал полные легкие воздуха и плюнул.
Седой схватился за щеку.
— Что за…
По ощущению укол индейской иглы похож на укус насекомого. А эффект почти мгновенен.
Глаза чекиста закатились под лоб. Он закачался.
— Товарищ Кролль! Вы что?! — крикнул второй.
Он полуобернулся к седому, чуть опустив оружие.
Была не была!
Гальтон с места ринулся вперед, но где-то сбоку раздался короткий хлопок, и у низенького между глаз зачернела дырка.
Норд не сразу сообразил, что выстрел грянул из левого рукава Айзенкопфа.
Пальцы застреленного судорожно сжались, пистолет в его руке тоже разразился сочным, чмокающим звуком. Пуля с хрустом вошла в стену каюты.
В следующую секунду оба чекиста одновременно повалились на пол: усыпленный — ничком, убитый — навзничь.
— Браво, — сказала Зоя. — А я уж собиралась изобразить прыжок дикой кошки.
Немец оттянул рукав бархатной куртки, поставил на предохранитель маленький «браунинг».[32]
— У моего «нордхайма» сточен боек, я еще вечером заметил, — невозмутимо сказал он. — Поэтому товарищи чекисты и вели себя так героически. Я только не понял, что случилось с начальником? Что за внезапный обморок?
— Приступ сонливости, — столь же небрежно обронил Гальтон. Если минуту назад у него внутри всё будто заиндевело, то теперь случилась внезапная, бурная оттепель. Он жив! Враги повержены! А главное — она собиралась прыгнуть на них, как дикая кошка! — Через полчасика товарищ проснется, и теперь уже мы зададим ему кое-какие вопросы.
Зоя вдруг рассмеялась:
— Какие вы, мужчины, смешные. Как вы обожаете распускать хвост! Мол, всё вам нипочем. Были на волосок от смерти, но ни один мускул на лице не дрогнул. Хотя этим вы мне, собственно, и нравитесь…
Айзенкопф заметил:
— Во-первых, у меня на лице нет мускулов. А во-вторых, женщины не к месту болтливы, и этим вы мне не нравитесь. Мой «браунинг» стреляет не громче пробки от шампанского, но все же нужно понять, разбудил он соседей или нет. Если сейчас прибегут, допросить чекиста не получится. Придется отдать его властям.
С минуту они прислушивались. Вокруг было тихо.
— Никто не проснулся. А если и проснулся, то перевернулся на другой бок, — констатировал немец. — Однако лучше все-таки удостовериться. Гальтон Лоренсович, вас не затруднит пройтись по коридору?
Норда нисколько не задело, что Айзенкопф распоряжается. Гальтон считал себя человеком бывалым, но во всем поведении биохимика чувствовалась хватка истинного профессионала. Отчего же не довериться специалисту?
Доктор осторожно выглянул в коридор.
Пусто.
Мягко ступая по ковровой дорожке, прошел в один конец — там был выход на лестницу.
Никого.
Сходил в другую сторону, где располагался курительный салон. Там в кресле дремал скуластый мужчина в светлом костюме. На коленях раскрытая газета, в пепельнице погасшая сигарета. Выстрел полуночника не разбудил — спасибо гулу турбины и шуму волн.
Всё было в порядке.
Когда он вернулся в каюту, там горел свет, шторы были задвинуты, а пленный чекист сидел, привязанный к стулу. Голова его свешивалась на плечо, волосы (не седые, а неестественно светлые) растрепались.
— Где труп?
Второй чекист исчез, лишь на ковре, да и то если хорошенько приглядеться, можно было рассмотреть несколько темных пятен.
— Вытащили через окно. Швырнули за борт, — спокойно объяснил Айзенкопф. — Надо отдать должное ее сиятельству. В обморок не упала, и руки сильные. Хоть какая-то польза.
Гальтон опешил.
— Но… но это делает нас преступниками! Одно дело — законная оборона, совсем другое — сокрытие убийства!
— Неужели вы еще не поняли, что на карту поставлены вещи куда более важные, чем соблюдение юридических церемоний? — Айзенкопф смотрел на него, укоризненно покачивая головой. — Как вы могли заметить, та сторона не церемонится. И правильно делает. Это вопрос будущего всей планеты. Наша миссия ни в коем случае не должна быть сорвана. Странно, что я должен объяснять очевидные вещи своему начальнику.
Зоя энергично кивнула в знак полного согласия. Ишь ты, как моментально спелись заклятые друзья, подивился Норд.
— Ладно. От одного вы избавились. Но есть же второй. Что делать с ним?
— Как что? Допросить.
— А если будет молчать? Пытать станете?
Вопрос был задан чисто полемически, но, поглядев на застывшую физиономию биохимика, Гальтон вдруг понял: этот, если понадобится, не остановится ни перед чем.
— Пытать — это средневековье. Глупо и неэффективно. Человек может наврать, а мы поверим. Я сделаю ему укол — расскажет всё, что знает. Без утайки и вранья.
— А потом?
— А потом отправится вслед за первым. В воду.