А еще я понял самым краешком рассудка, что нежеланная новая жизнь с ее страданием, болью и чужими трагедиями, незаметно становящимися своими, уже захлестнула меня, накрыла с головой и повлекла в беспросветную неизвестность.
— Стась?
— Слушаю, Кэп.
— Они все-таки занялись нашей машиной.
— Что предлагаешь?
— Мы не можем позволить себе потерять «колеса». Не говоря о снаряжении.
— Тогда мне придется идти?
— Иди, Стась. Иди. Но будь осторожен.
— Само собой, Кэп.
— И помни: здесь вполне могут быть невидимые наблюдатели.
— Я помню, Капитан. Уже иду.
— Удачи, Стась.
— Удачи нам всем.
«Удачи нам всем». Я повторил про себя эту фразу, как охранное заклинание.
Девушка слабо отшатнулась, когда я подбежал, но спина ее и без того была прижата к стене, и ничего из ее защитного жеста не получилось.
— Не бойся, — сказал я. И повторил, видя, что мои слова до нее не доходят: — Не бойся! Меня бояться не надо. Я тебя не обижу.
Она все так же пристально смотрела мне в лицо, но мне показалось, что ее взгляд чуть изменился. Может, в нем меньше стало страха и напряженного ожидания.
Кажется, она мне поверила. Ее странно-неподвижный взгляд погрузился — я физически почувствовал это — куда-то глубоко-глубоко в мое сознание — за ту грань, где перестает действовать мысленный контроль, и любой человек, каким бы умелым он не был в искусстве держать себя в руках, предстает таким, какой он есть на самом деле.
Туда я давно уже предпочитал не заглядывать, потому что там ждала память — волшебная и безжалостная штука, раз за разом воскрешающая прошлое. А все счастливое и радостное, что было в моем прошлом, всегда, неизменно заканчивалось горем и тоской.
Я боялся, что она почувствует это во мне и окончательно отстранится — кому охота общаться с таким мрачным типом, способным подарить на память лишь один прощальный сувенир, просто потому, что ничего другого нет под рукой — боль и печаль. Печаль и боль.
Но почему-то она не отстранилась. Почему-то поверила.
Она оттолкнулась от стены, выпрямилась. Ее взгляд быстро обежал место побоища.
— Ты их всех…
Я поспешно прервал ее:
— Они все живы. Скоро придут в себя. За исключением одного, — я кивнул в сторону убитого полицейского. — Но его застрелил свой же напарник.
Медленно произнося слова, она сказала, только сейчас, наверное, осознав, что произошло:
— Они хотели меня убить.
Возможно, ей до сих пор не верилось в это, и она хотела услышать от меня, что это не так, что стражи закона, заблокировав единственный выход из захлопнувшейся мышеловки, просто хотели попугать ее стрельбой в воздух. Но ничем таким порадовать ее я не собирался, да в конце концов она бы и не поверила в такую откровенную ложь.
— Меня они тоже хотели убить.
В моем голосе, даже помимо моей воли, прозвучало задумчивое недоумение. Я действительно не мог понять причин такой немотивированной в данной ситуации агрессии. Хотя, конечно, причины обязательно должны были быть. Но представить их я не мог.
Наверное, мое состояние после целой череды острых стрессов, идущих к тому же по нарастающей, было далеким от нормального. Кажется, я впал во что-то вроде короткого ступора. А очнулся от того, что женщина бесцеремонно встряхнула меня, сжав здоровой рукой мое плечо.
Моя голова мотнулась от этого так, что зубы едва не лязгнули. Несмотря на сумбур в восприятии, я очень удивился этому — девушка вовсе не выглядела такой сильной, какой оказалась.
— Очнись! — сказала она совершенно трезвым энергичным голосом. — Тебе пора уходить. И лучше спрячься подальше и никуда не показывайся в ближайшие дни.
Тут я понял, что она практически прощается со мной. Это в мои планы никак не входило. Слишком дорогой ценой дался мне этот контакт, чтобы вот так его легко прервать.
К тому же в голове у меня вновь раздался голос Капитана. И на этот раз он был исполнен не обычно командирского спокойствия, а откровенной озабоченности.
— Малыш, вы слишком открыты. Уходите в сторону.
Я передернул плечами, оглянулся. По спине полоснул плетью острый, почти панический страх.
— Что это?
Я схватил ее за руку, чуть повыше локтя и повлек в сторону.
Какое-то мгновение она сопротивлялась, и я с возрастающим ужасом представил себе, что мне ни за что не сдвинуть ее с места. Еще секунда, и невидимый снайпер нас расстреляет — как самые удобные мишени в стрелковом тире.
Откуда, черт побери, такая сила у раненой женщины? И неужели она не понимает, что сейчас нас могут убить — может, одной пулей. Потому что снайперский карабин — это вещь серьезная, пули он выпускает тяжелые, и летят они со страшной скоростью.
Потом она все-таки поддалась, и я повлек ее в сторону — еще раньше, чем успел выдохнуть прерывающимся шепотом:
— Ты слышала? Там кто-то есть!
Как оказалось, мы сдвинулись с места очень вовремя.
Что-то громко и тяжело ударило в стену, точно там, где мы только что были. В бок меня хлестнули острые кирпичные осколки.
Девушка вскрикнула и инстинктивно пригнулась. При этом, наверное, от растерянности, она почти остановилась.
Я рванул ее за руку с такой силой, что она едва не упала.
— Господи!
По ее жалобному возгласу я понял, что ею вновь овладевает смятение пополам с наивной детской обидой. Жизнь опять оборачивалась кошмаром.
Новая пуля громко взвизгнула над нашими головами, как мартовский кот, которому с размаху наступили на хвост.
Новый удар невидимой кувалды и новый фонтан кирпичных осколков.
Она споткнулась и упала на колено. Я сам поскользнулся в мелкой луже, дно которой оказалось затянуто липкой слизистой грязью.
Выстрелы до нас так и не донеслись. Значит, снайпер навинтил на дуло карабина достаточно качественный глушитель.
— Господи! Господи!
Она потерянно шептала одно и то же, как охранительную молитву. Но я-то знал, что никакие молитвы не спасают от пуль.
Мы слишком долго задерживались на одном месте — я кожей это чуял, — а потому, вместо того, чтобы помочь ей подняться, наоборот, рванул ее вниз, сам падая на четвереньки в грязную лужу.
Тот же невидимый мартовский кот, будто оправившись от первого замешательства, разъяренно провизжал над нашими головами смертельное ругательство. Та же кувалда ударила в стену, и было в этом звуке что-то злорадное и самоуверенное. Невидимый молот подбирался все ближе.
— Прыгай! — закричал я и резко, изо всех сил толкнул девушку от себя — в направлении кирпичного выступа, отгораживающего от остального двора угол здания.
Там была спасительная темнота, и не только от выступа стены, но и от тени, пусть и не очень густой, которую отбрасывала все еще голая крона старого раскидистого вяза.
Теперь страх был моим другом. Страх придал мне силы. Сердце бешено колотилось в груди — все еще цельное, все еще сильное, все еще не разорванное в кровавые клочья снайперской пулей. Оно мощно гнало в мышцы кровь, в которой кипела лошадиная доза адреналина. «Давление страхом» — так называется использующий этот эффект способ муштровки, принятый во многих спецподразделениях мира.
Я буквально отбросил девушку от себя. Сделать это оказалось несложно — весила она всего ничего, во всяком случае, меньше, чем штанга, которую я тягал на занятиях по атлетической подготовке. Положение мое и без того было неустойчивым, поэтому отдача от толчка швырнула меня назад. Я растянулся в луже и на какой-то момент, погрузившись в нее лицом, едва не хлебнул жидкой грязи.
Но это не помешало мне услышать новый злобный взвизг и тупой удар смертоносной кувалды.
— Держись, Малыш, — прошептал в моей голове голос Капитана.
Впервые, пожалуй, за все время нашей совместной работы я расслышал в нем нескрываемое отчаяние.
В это мгновение мне стало ясно, что Капитан не может определить место, откуда ведется огонь. Это, конечно, было немудрено. Двор изобиловал визуальными препятствиями: помимо многочисленных выступов стен, частью функциональных, а частью чисто декоративных — причуда архитектурной мысли позднесталинской эпохи — двор изобиловал разномастными пристройками — плодом хозяйственных потуг более поздних времен — и даже отдельно стоящими строениями непонятного назначения — гаражи — не гаражи, а так, что-то вроде сараев. Два ряда мусорных контейнеров, несколько дряхлых деревьев с молодой порослью вокруг стволов и сухой дикий виноград, кое-где заплетающий пристройки и стены основного здания вплоть до второго этажа, завершали картину.