— Омега. Конец. — Генерал фыркнул. — Для Агона это, безусловно, был конец. Весьма поэтично!
— Сомневаюсь, чтобы ученый in extremis[30] мыслил в поэтических терминах. Цифры были бы более характерны. А омега — последняя буква двадцатичетырехбуквенного греческого алфавита. Вам что-нибудь говорит число «двадцать четыре», генерал?
— Нет! А что оно должно говорить?
— Это следующее число за количеством посетителей, которых Агон принимал здесь на этой неделе — как вы помните, их было двадцать три. Последним был доктор Данвуди. Очевидно, Агон хотел указать на двадцать четвертого визитера — пришедшего после Данвуди. Значит, этот визитер и есть убийца. Вот что пытался сообщить Агон!
— Лично мне это ничего не сообщает.
— Это объясняет, почему Агон не написал имя или инициалы убийцы. Он указал на визитера числом не потому, что боялся, будто тот вернется и уничтожит ключ — такой мыслительный процесс для человека, мертвого на девять десятых, выглядит притянутым за уши, — а потому, что просто не знал имени своего убийцы.
Генерал Картер прищурился:
— Значит, это был кто-то, кого Агон знал только в лицо?
— Вот именно, — кивнул Эллери. — И если вы еще раз подумаете, то найдете подлеца, чью лояльность Соединенным Штатам следовало бы проверить снова — в отличие от лояльности миссис Агон или Данвуди.
— Какого подлеца? — взревел генерал.
— Единственного, кто мог подняться сюда, не регистрируясь в книге. Ночного охранника, дежурящего в вестибюле.
БРИЛЛИАНТЫ В «ПЭРАДАЙЗ»
Возможно, Лили Минкс была девушкой и вашей мечты. Стыдиться тут нечего. В свое время Лили считалась причиной большего количества бессонниц, чем все голландские селедки, съеденные на Бродвее и Пятьдесят первой улице после премьер, вместе взятые, с тех пор, как Дженни Линд[31] сгоняла чаек с крыши Касл-Гарден.
Дело было не только в лице и фигуре Лили, хотя она могла выйти на пустую сцену перед дешевым водевильным задником, просто стоять там два часа двадцать минут, глядя на вас, и вы бы помчались за вашей селедкой, вопя: «Потрясающий успех!» Дело было даже не в ее голосе, который заставлял все другие женские голоса на Бродвее звучать как шарманка с сидящей на ней обезьяной. Причина в том, что она обладала способностью внушить каждому мужчине, находящемуся в поле зрения, будто он плывет с ней вдвоем на корабле своих мечтаний.
Конечно, это был трюк, который, как и все фокусы, невозможно объяснить, наблюдая за фокусником. Спросите об этом семерых капитанов кораблей мечтаний, с которыми Лили развелась.
То, что Лили Минкс была всего лишь взбалмошной особой с превосходным «оснащением», не объясняло ровным счетом ничего. Она сама тратила кучу денег и времени на сеансы психоанализа, пытаясь выяснить причину своих ошеломляющих триумфов, но кого это заботило? Для каждого мужчины, за исключением ее бывших мужей и ее психоаналитика, было достаточно наблюдать, как она выходит на сцену, а в таких вещах психоаналитика трудно считать авторитетом.
Одной из проблем Лили были бриллианты. Она была помешана на них.
Это не являлось алчностью. Лили могла проиграть в рулетку пятьдесят тысяч и отойти от стола, зевая. Но потеря одного камешка из ее коллекции повергала Лили в истерику. Ее рекламный агент тайком клялся, что она проводит инвентаризацию своих бриллиантов каждый вечер перед сном.
Вначале коллекция Лили Минкс служила приманкой для каждого вора. Но после неудачных попыток некоторых из них на Лили было наложено табу. Однажды она потратила двадцать три тысячи долларов на гонорары частным детективам, выслеживая злополучного воришку, который смог украсть у нее кольцо с бриллиантом стоимостью полторы тысячи, а когда его поймали, вынудила судью вынести ему максимально суровый приговор. В преступном мире говорили, что легче похитить золотые зубы у президента, чем пытаться стащить паршивую безделушку из шкатулки Лили. Когда дело доходило до ее бриллиантов, она могла рассказать Жаверу[32] о парижских канализационных трубах то, что не знал даже он.
Но всегда находятся люди, которые не могут противиться искушению поиграть с огнем, и настоящая история об одном из них.
Это произошло в «Пэрадайс-Гарденс»[33] — излюбленном игорном заведении Лили. Оно наслаждалось недолгим периодом славы в те дни, когда Нью-Йорк был открыт настежь, в дверях клубов имелись глазки для большего театрального эффекта и деньги переходили из одного кармана в другой с невероятной скоростью. «Пэрадайс» маскировался под неряшливым фасадом старого кирпичного дома на одной из восточных пятидесятых улиц, отходящих от Пятой авеню.