Заметив нас с Биссетт, незнакомец прервался и церемонно коснулся шляпы, приветствуя и ее, и меня.
— Добрейшего вам вечера, госпожа, и юному джентльмену тоже. Я вот рассказывал этой молодой леди, — незнакомец обращался к Биссетт, но посылал дружелюбные взгляды и мне, включая тем самым в разговор, — как так получилось, что мне, чужому в этих краях человеку и странствующему работнику, приходится просить о милости, хотя прежде я ничего такого не делал.
Такая быстрая манера речи была мне незнакома, и приходилось напрягаться, чтобы уловить смысл. Произнося слова, он поворачивался то в одну сторону, то в другую, словно стараясь определить, кто здесь главный — матушка или моя няня.
— Так не поможете ли честному обнищавшему работяге, к которому счастье повернулось спиной, — говорил он матери, — не дадите ли ему ночлег и еды, а то он весь день только и знал, что мерил ногами дорогу?
— Поди прочь, — внезапно крикнула моя няня. Лицо незнакомца мгновенно потемнело, брови насупились; он повернулся к Биссетт.
— Убирайся прочь, — снова вскричала Биссетт, напуганная, наверное, выражением его лица. — А то я позову мистера Пимлотта.
Лоб незнакомца тут же разгладился.
— Для меня это самое то — поговорить с хозяином дома.
Биссетт обратила взгляд к матери, которая зарделась и опустила глаза. Незнакомец, удивленный, обратился ко мне:
— Где ваш отец, юный джентльмен?
— У меня его нет.
— Ну-ну, юный господин, — бродяга улыбнулся моей матери, — отец есть у каждого.
— Нет, у меня его никогда не было.
— Убирайся прочь со своим бесстыдством, — крикнула Биссетт.
Словно бы не слыша ее, незнакомец обратился к матушке:
— Что скажете, миссис Пимлотт? Не найдете ли для меня пенни-другого?
— Глупости, мистер Пимлотт — это садовник, — воскликнул я. — А наша фамилия — Мелламфи.
— Так как же, миссис Мелламфи, окажете мне милость?
— Я… боюсь, у меня нет с собой денег.
Произнося это, матушка нервно коснулась серебряного цилиндрика, который всегда носила на цепочке-поясе; там она держала ключи. Я заметил, что большие глаза незнакомца испытующе проследили за ее движением.
— А здесь что, — указал он, — тоже ничего нет?
Она впервые взглянула на него с тревогой и замотала головой.
— Ни гроша во всем доме? Даже пары медяков? Не спуская с него глаз, матушка сказала:
— Биссетт, не принесете ли мне шестипенсовик с письменного стола?
— Нет, мэм, — решительно отозвалась няня. — Покуда тут этот бездельник, я вас и мастера Джонни из виду не выпущу.
— Думаю, мы должны ему помочь, няня. Так будет лучше.
— Проявите милосердие, госпожа, — нахально вставил бродяга, обращаясь к Биссетт.
— Милосердие для тех, кто его заслуживает, а у тебя на лице написано, что по тебе плачет виселица; готова поручиться, с законом ты не в ладах. Если я куда пойду, то за констеблем, тогда и посмотрим, что ты за птица.
— Чтоб тебя, старая карга, да что ты суешься, — вскричал бродяга, враз сбросив маску благодушия.
С ругательством он шагнул вперед, поднял трость и положил руку на ворота, словно собираясь их открыть. Матушка вскрикнула и отступила, я же ринулся к воротам, чтобы отстоять свои владения.
— Посмейте только войти! Я вас с ног собью, сяду сверху и буду сидеть, пока не придет мистер Пимлотт.
Бродяга опустил на меня хмурый взгляд, а матушка с няней бросились ко мне, чтобы оттащить от ворот. Но когда бродяга поднял глаза на них, его губы растянулись в улыбке, которая напугала меня еще больше, чем прежняя гримаса.
— Вы ведь не подумали, что я собираюсь войти, не подумали? Что я, дурак, что ли, закон нарушать.
— Я побегу за констеблем, мэм, а вы заберите мальчика в дом, — задыхаясь, выговорила Биссетт.
— Не трудитесь, — бросил незнакомец. — Доброго вам дня, миссис Мелламфи, — добавил он, передернул плечами и быстро зашагал по дороге.
Матушка опустилась на колени и крепко-крепко меня обняла.
— Ты такой храбрец, Джонни. — Она целовала меня, плакала и смеялась одновременно. — Но не нужно было так делать, не нужно.
— Пусть бы только вошел, я бы так его пугнул, что он бы стрелой вылетел, — похвастался я.
Поверх ее плеча, через массу золотистых локонов, я наблюдал, как незнакомец удалялся странной прыгающей походкой, необычно ссутулив плечи. На углу Хай-стрит он обернулся и посмотрел на нас. Даже с большого расстояния мне была видна на его лице такая лютая злоба, что она впечаталась в мою память несмываемым клеймом. Матушка этого не видела, а Биссетт, как я заметил, тоже перехватила этот взгляд, тайком плюнула на свой указательный палец и быстро начертила себе крест на переносице.