Ее глаза весело блеснули, и она моментально включилась в игру.
– Софья Ивановна мы, – жеманно протянула моя участковая и попыталась изобразить книксен.
Я снисходительно покачал головой:
– А ведь я волновался за вас, любезная Софья Ивановна. Переживал. Вы такая шебутная. – И уточнил светским тоном: – Приводов в милицию больше не было?
Она аж задохнулась от возмущения:
– Да я только один раз… И то случайно! – Осеклась, прищурившись: – А откуда ты знаешь?
– Так догадаться-то, сударыня, было не сложно, – словно извиняясь, развел я руками. – Достаточно с вами переговорить.
– Наглый мальчишка! – притопнула она сапожком.
Я победно ухмыльнулся:
– Так-с, полагаю, что врачебный долг неотложно зовет вас в пятнадцатую квартиру? Ну-с, тогда не смею больше вас задерживать, любезная Софья Ивановна.
Четко выверенный наклон головы, звонкий щелчок каблуками, чтобы эхо загуляло по подъезду… Эх, вот щелчок-то у меня и не получился!
Софья зловредно заулыбалась, и на румяных с морозца щечках прорисовались запавшие в мое сердце ямочки.
– Кхе… Потренируюсь, – согласился я и окинул ее оценивающим взглядом. – А загар тебе к лицу.
Она протянула руку и потрепала меня за вихры на макушке.
– Муррр, – вырвалось из меня.
– Подрос, больной, – констатировала Софья, отпуская. – На человека стал походить, а не на тощего синюшного цыпленка. Головушка, правда, все так же бо-бо. Но есть, есть в твоем варианте безумства что-то… запоминающееся.
Я промолчал, улыбнувшись, и разговор засох.
– Ну… – неуверенно сказала участковая, когда молчание стало неприлично затягиваться. – Иди уж.
– Удачи, – кивнул я и продолжил спуск.
В ней много, очень много жизни. Бурная река жизни, и в эти воды щедро брошено искрометного авантюризма. Встречи с ней освежают. Да, был бы я лет на десять старше… Нет, как жена – это экстрим самого высокого градуса. В этом потоке живой воды можно и захлебнуться. А вот освежающие встречи… Недаром же каждый раз при встрече с этой женщиной у меня вскипают опасные желания и грезятся бессонные ночи.
И тут я испытал жгучий стыд.
«Боже, – подумалось мне. – Какие ж мы, мужчины, все-таки животные».
«Ну да ладно, ладно тебе… – Неожиданно внутренний голос раздвоился, и в нем появились тягучие адвокатские нотки. – Да даже не успел подумать ни о чем таком. Может, я дружеские посиделки имел в виду?»
«Кого ты хочешь обмануть? Себя? – глумливо вопросило мое первое «я». – А то я не знаю, что именно ты имел в виду».
– Тьфу на вас, – выругался я вслух и потянул на себя дверь парадной. – О деле надо думать, о деле.
Суббота 8 октября 1977 года, день
Ленинград, 8-я Красноармейская улица
Гадкий Утенок подловила меня на большой перемене возле выхода из столовой. Тут было людно, но ее это не остановило. Она, как я уже заметил, не стремилась казаться, а предпочитала быть, и эта искренность подкупала. Вот и сейчас девушка не пыталась натянуть на лицо несерьезную улыбку, а честно побледнела, отчего темные, почти черные глаза стали казаться еще больше.
– А ты сегодня вечером занят? – Пока она произнесла эту немудреную фразу, голос ее пару раз надломился. – Пойдем в кино?
– А на что? – Я невольно заговорщицки стал говорить тише.
– В «Космонавте» новый фильм. «Служебный роман» называется, с Алисой Фрейндлих. – То, что я не отказал с ходу, ее чуть успокоило, и вот теперь она робко улыбнулась.
– О! – Я быстро прикинул расклад: старшая Тома еще больна, у Яськи шахматный турнир до воскресенья, Зорька… Нет, Зорьку лучше не трогать – она сейчас как чуть слышно потикивающее взрывное устройство, может рвануть в любой момент, и будущий эпицентр следует обходить по широкой дуге. К тому же смелость Утенка заслуживает уважения, а пропустить премьеру такого фильма…
Да и что греха таить, интересна мне эта девчонка. Даже не столько первыми отблесками будущей красоты, что уже начинает ее подсвечивать, пусть пока это вижу, похоже, только я, сколько едва ощутимым флером какой-то загадки. Что-то было в ней особое, отличающее ее от других. Иногда казалось, что все дело просто в разрезе глаз с намеком на восточную экзотику. Иногда, когда она замирала, созерцая веселое буйство школьных коридоров, я замечал в ней непонятную, почти взрослую грусть, и это интриговало. И очень-очень редко, всего несколько раз, когда она серьезно вглядывалась в меня, будто замечая что-то невидимое другим, из глаз ее словно смотрело что-то древнее и мудрое. В такие секунды я по совершенно необъяснимой причине начинал чувствовать себя младше и глупее.