Осадчий задумался, выбирая, потом кивнул:
– Чай, пожалуй.
Некоторое время они неторопливо смаковали зеленый чай, закусывая кусочками миндального пирожного с медом, и с удовольствием торговались, приближая обменный курс к «братскому».
– Эх! – Довольный Амир наконец решительно хлопнул в ладоши. – Ладно, разоряй честного торговца. Давай сюда своих американских президентов и забирай наши афганские бумажки. Кассим! – позвал он тихо сидящего в углу сына. – Отсчитай афгани для шурави и сбегай принеси нам еще сладостей. Кстати, Вилиор, я новый анекдот про Насреддина услышал.
Осадчий заулыбался. Нет афганца, который бы не знал хотя бы несколько анекдотов про этого хитреца. Вилиор коллекционировал это народное творчество, надеясь по возвращении в Союз издать эти байки в виде сборника. Хитроумный Амир об этом помнил и знал, как сделать гостю приятно.
– Дочь муллы Насреддина явилась к отцу и пожаловалась, что ее избил муж. – Амир, хитро поблескивая глазами, сделал паузу.
Резидент подыграл:
– И что на это мулла Насреддин?
– Он накинулся на дочь и избил еще раз. А потом сказал: «Если этот мерзавец колотит мою дочь, то я в отместку побью его жену!»
Они негромко посмеялись.
Вернулся Кассим и с поклоном положил перед Вилиором пачки афгани, а затем опять ушел из лавки. Осадчий, не считая, уложил деньги в дипломат, отставил его в сторону и посерьезнел. Амир дернул кадыком и сказал, степенно перебирая четки:
– Спрашивай. Хотя… Позволь я угадаю твой вопрос, шурави?
Вилиор выразительно вздохнул:
– Думаю, угадать его несложно. Но пробуй.
– «Хальк»?
Осадчий молча кивнул. Амир грустно покачал головой:
– «Хальк»… Сардар долго терпел, благо никто активнее халькистов не душил бунтующих мулл. Он смотрел сквозь пальцы на нелегальные методы работы среди пуштунских бедняков. Закрывал глаза на рост числа их сторонников в армии. Когда год назад «Хальк», несмотря на запрет политической деятельности, устроил первомайские демонстрации почти во всех городах, это им сошло с рук. Когда потом, уже на октябрьские праздники, не только устроили демонстрации, но еще и развесили в ряде провинций на центральных площадях красные флаги и портреты Ленина, – полетели со своих мест губернаторы, но не головы… Но когда сложился армейский заговор… – Пуштун многозначительно замолчал.
– А был заговор? – бесцветным голосом уточнил Осадчий.
– А шурави этого не знает?
– Не знаю, клянусь. – Осадчий энергично затряс головой.
Амир посмотрел испытующе. Пальцы его начали перебирать четки быстрее, потом он откинулся на подушки и сказал:
– Люди говорят, был. Действительно был.
«Проклятье. – Вилиор покрутил чашку с чаем, словно пытаясь разглядеть на ее дне ответ на вопрос «как жить дальше». Не нашел, и на скулах заиграли желваки. – Просто замечательно. Нам только этого для полного счастья не хватало: теперь «Хальк» в заговоры заигрался! Ведь говорили ж им сидеть на попе ровно! Полгода назад, в апреле, провели специальную встречу представителя центра с Тараки по этому вопросу, договорились, чтоб они не рыпались. Нет, втихаря от нас подготовку армейского переворота затеяли. И как, как теперь убеждать Дауда, что мы не при делах?! Наши товарищи, коммунисты… Кто поверит, что не мы за сценой дергали за ниточки?! Эх…»
– Плохо, – сказал он вслух. – Ох как плохо…
Амир погладил свою цвета соли с перцем бороду и аккуратно наполнил из длинноносого медного чайника опустевшую чашку Вилиора.
– О судьбе товарищей ничего не слышно? – задал Осадчий свой главный вопрос.
Пуштун наклонился и вполголоса ответил:
– Говорят, сегодня с утра начали расстреливать. Тараки, Амин, Хайбер…
– В Пули-Чархи?
– Нет, говорят, в личной тюрьме Нуристани.
– Где она? – быстро спросил Вилиор.
Амир покачал головой:
– Не знаю. А знал бы – не сказал. Извини, шурави.
Осадчий с тоской посмотрел на зеленый чай. Водки бы. Он знал большинство арестованных. Веселый и добродушный, поднявшийся из самых низов Тараки. Своевольный, амбициозный Амин, что пил спиртное только раз в год, на Девятое мая. Прирожденный оратор Хайбер. Младшие офицеры, восхищавшиеся СССР…
– Не грусти, шурави, – сказал сочувственно Амир и закончил на дари: – Зендаги мигозара[4].
– Да, – согласился, вздохнув, Осадчий. – Да. Жизнь продолжается.