– А почему так? Я хотел с квитанцией…
– На фига тебе квитанция-то?
Я задумался, глядя на Ваню. Говорить или нет? А, ладно.
– Предкам показывать. Чтобы не было глупых вопросов, откуда у меня лишние деньги появились.
Ваня на некоторое время завис, потом отмахнулся:
– Будет тебе для этого квитанция. Договорюсь.
– А если внезапная проверка найдет у нее под прилавком неучтенные джинсы?
Гагарин рассмеялся:
– Ты что, думаешь, они действительно под прилавком лежат? Это просто так говорят. В сумке, в кабинете, личная вещь. Достается только нужному клиенту. Не боись, все продумано, торговля не первый год работает, там лопухов нет.
– Ладно, – кивнул я. – По рукам.
– Отлично, – с чувством воскликнул Ваня. – Тогда подождешь здесь? Я быстро – сбегаю, сдам и сразу деньги принесу.
– Валяй, – отпустил я его и задумался.
Не перемудрил ли я со своим ручным трудом? Все-таки мой основной план входит в конфликт с этой полукриминальной тусовкой, по краю которой я начинаю ходить. Замараюсь – не отмоюсь.
Я еще раз прикинул всю технологическую цепочку. Собственно, работаю всего с двумя людьми. Ваня приносит мне в клюве ткань и фурнитуру и оттаскивает готовые изделия. И уборщица, согласившаяся за тридцатку в месяц пускать меня по вечерам в комбинат трудового обучения школьников, эдакий смешливый колобок с разумом десятилетнего ребенка. По всему выходит, что слабое звено – Гагарин. Хорошо, что связь у нас односторонняя.
Я с облегчением вздохнул, углядев его вдали. Возвращается. Ладно, вся эта бодяга – только до конца школы. Может, и раньше прикрою. Если не наглеть и делать немного, то должно прокатить…
– Вот. – Ваня прикрыл меня корпусом от проходящих мимо людей и сунул несколько красных бумажек.
Я пересчитал – все верно.
– Квитанция?
– На. – Он дал мне желтоватую бумажку с овальной фиолетовой печатью, неразборчивой подписью и прописью «сто двадцать рублей».
Я облегченно вздохнул. Первый пошел, и даже прошел.
– Гут, – подвел я итог операции. – Тогда примерно через недельку позвоню, как сделаю следующие.
– Ага, – кивнул Ваня и как-то неуверенно посмотрел на меня.
– Ну что еще?
– Слушай, – тихо-тихо проговорил он, возбужденно поблескивая глазами, – а ты не слышал… Ну, от бати своего… Про Петрозаводск? Там правда пришельцы прилетали?
Я, внутренне ухмыляясь, вопросительно приподнял бровь.
– Ну… Знакомый один приехал от бабки. Говорит, сам НЛО видел: сначала такой светящийся голубоватый шар размером с Луну, но заметно ярче. От него вниз шли лучи желтого света, конусом таким, как щупальца медузы. – Ваня, размахивая руками, взволнованно топтался вокруг меня. – А потом из шара начал вертикально вверх расти луч, а на конце того луча – наливаться новый шар, уже оранжевого цвета. Первый шар постепенно уменьшался и бледнел, оставаясь на месте, а второй – удалялся в небо, пока не исчез. Где-то минуты две все заняло. А еще, говорят, дыра во льду на Онежском озере была пробита метров двадцать диаметром, и пена зеленая по краям плавала… Не слышал ничего?
– Слышал, – кивнул я. – Запуск ракеты.
– Так это спутник был? – огорченно уточнил Ваня.
– Не… Спутник на четыре часа раньше улетел. Там ВМФ с экспериментальной ракетой баловался. Аномальное явление в небе – это работа и отделение первой ступени и потом начало работы второй. А зеленая пена в проруби – это ракетное топливо из упавшей в озеро первой ступени. Надеюсь, никто не траванулся.
– Жаль… – Вид у Вани был совсем убитый. – А я так надеялся.
– Не, Вань. И не надейся. Никто не прилетит. – Прищурившись, я смотрел в небо. – Самим придется все делать, самим.
Вечер того же дня
Ленинград, Ленинский проспект
После Балтийского вокзала вагон опустел. Я сел и прикрыл глаза, привычно провалившись в видения. Перед моим внутренним взором поплыл, то поворачиваясь, то укрупняясь отдельными своими блоками, великий замок математики, возвышающийся где-то в платоновском мире идей. Мне пока удавалось схватить лишь отдельные контуры общего замысла, но даже эти фрагментарные видения дарили восторг и блаженство. О личности же строителя замка я благоразумно не задумывался, опасаясь представлять актуальную бесконечность. Печальна судьба Кантора, бодавшегося с ней в то самое время, когда Первая мировая война переламывала в труху последние остатки просвещенческой веры в разум.
– …следующая станция «Проспект Ветеранов», – пробился в затуманенное сознание женский голос.