Я с уважением посмотрел на директриссу. Во тетка дает, ей же до пенсии ещё лет десять пахать.
— Хм, — я задумчиво подёргал себя за нос, припоминая историю класса, — у меня для вас есть радостные новости. По слухам, — я акцентировал последнее слово, пристально взглянув в глаза собеседнице, — Симцевич собирается уходить в музучилище. Хочет заниматься музыкой, а талантища, что бы с этой фамилией без вопросов поступить в консерваторию, нет. Смысла сидеть здесь ещё два класса для неё нет.
— Это точно? — впилась в меня директриса.
— По слухам, — повторил я, — но похоже на правду. Это раз.
Я сделал паузу, и отправил в рот пюре с подливкой.
— Что, есть и два? — не поверила своему счастью Тыблоко.
— Угу, — промычал я, наслаждаясь ситуацией. Хорошо быть благим вестником, директриса смотрит влюбленным взглядом… Главное, паузу не затянуть, а то у неё на дне глаз белым ключом начинает закипать раздражение, — есть и два. Дыскин хоть и не Валдис, но в точных науках силен. Просто на фоне Чапелля он выглядит бледно, а так — вполне готов для математической спецшколы. Так что у нас не только Валдис уходит, но и Миша. По слухам!
— Ху, — выдохнула директриса с облегчением, как после стопарика водки, — это совсем, совсем другой коленкор. Спасибо, Андрей, помог. Тогда, — закатила она задумчиво глаза к сводчатому потолку подвала, что-то подсчитывая, — тогда всё складывается, и овцы целы, и райком почти доволен…
Где-то вдали прозвенел звонок, и мы быстро засобирались. Сейчас начнется половодье из оголодавших школьников, могут и в пол втоптать.
— Ты только, Андрей, это… — директриса замялась, подбивая слова.
— Могила, — заверил я.
— Ага, молодец, понимаешь. Особенно насчет евреев, никому.
— Понимаю, Татьяна Анатольевна, — кивнул я.
— Хорошо, беги.
Я прыснул в кулак:
— А можно, пойду?
— Хорошо, — заулыбалась Тыблако, — иди.
И я пошел, осторожно, вдоль стены, чтоб меня не снесли ломящиеся наперегонки в столовую, как стадо обезумевших гамадрилов, ученики. Вперёди инглиш, а у меня так и не появилось ни одной убедительной идеи, как мимикрировать под уровень знания восьмого класса.
Хоть и говорят, что напоследок не надышишься, но я решил использовать спокойную обстановку в пустом классе для последнего прогона текстов. Первые пятнадцать минут именно этим и занимался, пока за моей спиной не заняла своё место Тома.
Я замер, уткнувшись ничего невидящим взглядом в страницу, потом собрался с духом и обернулся. Тома повторяет темы, наклонив голову, и солнце бликует яркой медью в её чуть завивающихся каштановых волосах. Почувствовав взгляд, она оторвалась от тетрадки и вопросительно посмотрела на меня.
Да, они всё такие же двухцветные. В прошлый раз мы оказались глаза в глаза слишком поздно, за неделю до выпускного бала, и все последующие годы сожаление о несбывшемся порой накрывало меня как волна, с головой, отправляя в чёрную депрессию. Я улыбнулся:
— У тебя глаза разного оттенка, один ярко зелёный, второй — зеленовато-серый. Знаешь?
— Только сейчас заметил?
— Угу, дурак был.
— Самокритика — это хорошо, у нас это приветствуется.
— Правду говорить легко и приятно, — с достоинством отвечаю я.
Тома чуть прищуривается и впервые смотрит на меня с интересом:
— Читал?
— Многократно.
— «Посев»? — лукавая улыбка с ямочками.
Ну да, ямочки на щечках — это мое слабое место, знаю и ничего поделать с собой не могу. Да и не хочу.
— Приличная советская девушка не должна знать таких ругательств.
Тома закусывает губу, пытаясь сдержаться, но не выходит, и она смеется во весь голос, откинув голову назад.
— Да, надо запомнить, дома повеселю, — лёгким движением она отбросила свалившуюся на левый глаз челку.
Я с какой-то щемящей грустью рассматриваю милую линию её шеи и подбородка, слегка розовое на просвет левое ушко. Помнится, у неё хрящики там мягкие как тряпочки, и при сильном ветре ушки забавно трепещут в потоках воздуха.
— Ты чего? — встревожено спрашивает она.
— А? — отрываюсь от созерцания, — а, любуюсь красивой девушкой.