Тысячи сезонов он путешествовал по тропе между экватором и полюсом в непрерывной охоте за едой. Он рос и омолаживался в хорошие сезоны, уменьшался и старел в плохие. Он был привязан к почве, раб жестких требований жизни и Природы. Но сейчас этот порядок был нарушен.
Он наслаждался своей свободой. Должно быть, так было в древности, когда воды были полны жизни, и в них росло то, чем можно было питаться, и у Живущих было время мечтать юные мечты и думать юные мысли, и превращать мечты и мысли в сияющую действительность городов и машин. Это были дни, когда разум поднимался над землей к небесам, затем выше — к лунам и солнцу, к вечерним звездам.
Но это было очень давно.
Он спокойно лежал, ощущая изменения, происходящие в нем. Его клетки умножались, чтобы заменить собой те, которые были потеряны, и тело увеличивалось в весе и в размере. Он омолаживался. В клетках его растущего тела под влиянием изобилия пищи пробудилась та память, о существовании которой он забыл. Его прошлое разворачивалось перед ним в прямой клеточной последовательности к рассвету его расы. В нем были воспоминания обо всем, что случилось с ним с самого начала. Некоторые были слабые, другие посильнее, но все лишь ожидали попытки их вызова. Все, что им было нужно это достаточный стимул, чтобы извлечь их из тайников.
И впервые за тысячелетия стимул оказался достаточным. Это был рост, быстрый рост, который могло дать лишь изобилие пищи, тот рост, которого скудная природа вне этой конструкции не могла обеспечить. С внезапной ясностью он увидел, как Живущие деградировали умом и телом, постепенно приспосабливаясь ко все замедляющемуся темпу жизни. Поток воспоминаний и ощущений, нахлынувших на него, дал ему возможность по-новому осознать, чем он был и чем он стал. Его взгляд поднялся над грязью и лишайником.
То, что он увидел, наполнило его жалостью и презрением. Жалостью к тому, чем стали Живущие, и презрением из-за того, что они не смогли распознать этого. И он был не лучше других. Только благодаря случайному стечению обстоятельств он все это увидел. Живущие не могли знать, что с ними сделало постепенное уменьшение количества пищи. На протяжении тысячелетий они приспосабливались, изменялись, чтобы суметь выжить в изменяющихся условиях. Они существуют только лишь благодаря тому, что были более развиты умственно и более упорны, чем другие формы жизни, которые вымерли. Тысячи тысяч сезонов прошли со времени, когда великая война опустошила мир. Миллионы лет медленной адаптации к условиям бесплодной пустыни, возникшей, когда на Живущих обрушились конечные продукты их технологической деятельности, создали расу, привязанную к примитивнейшему уровню существования, не способную думать ни о чем, кроме основных естественных потребностей.
Ул Кворн вздохнул. Было бы лучше, если бы он не помнил так много. Но он не мог подавить ни знаний, ни воспоминаний. Они переполняли его, пробужденные к жизни пищей, в которой он плавал.
Рядом с ним рос его потомок. Плод всегда быстро растет в благоприятных условиях, а эти были просто идеальными. Вскоре он станет таким же большим, как сам Кворн. И все-таки он никогда не сможет стать чем-то более развитым, чем просто младенец. Он не может достичь зрелости, не обменявшись семенной плазмой с другим младенцем Живущих. А его тут не было.
Он будет расти и расти, потому что над его клетками не было контроля зрелости. Он останется наполовину чувствительным куском плоти, который никогда не достигнет совершенства. Со временем он будет опасен. Когда он уничтожит запас пищи, он под влиянием животного голода набросится на Кворна. Он не поймет, что тот — его отец, а если и поймет, то ему это будет все равно. Младенец крайне эгоистичен, и в его ограниченном мире его желания — это самое главное.
Кворн спокойно рассматривал эту ситуацию.
Было ясно, что ему нужно выбраться из этой ловушки до того, как потомок убьет его. Но он не мог придумать, как избежать контакта с ядовитым металлом. Теперь он узнал его. Это был элемент с двенадцатью протонами в ядре, легкий металл, редко употреблявшийся Живущими даже в их лучшие времена из-за его способности быстро окисляться и при нагревании вспыхивать ярким пламенем. И тут он с потрясением понял, что эта конструкция — не что иное, как гигантский факел!
Зачем ей была придана именно такая форма? Какова ее функция? Почему она не говорила с тех пор, как разразилась потоком нечленораздельного стрекотания перед тем, как втянуть его вовнутрь? С того времени, как Кворн попал в этот резервуар, наполненный пищей, механизм молчал, лишь откуда-то сверху доносилось щелканье и жужжание. У него возникло странное впечатление, что машина накапливала информацию о нем и о его поведении внутри резервуара.