И наконец, были изготовлены на специальном предприятии шесть больших автоматов, выбрасывающих духи, румяна, пудру, шоколад, шариковые ручки и сережки, но устроены они были так, что, если вы дергали за ручку один раз, автомат выдавал требуемое, но во второй раз он действовать отказывался. Ошеломлял и висевший над автоматами рекламный плакат -- пышная, весьма откровенно выставлявшая напоказ свои прелести красавица, с улыбкой указывала куда-то вниз, а надпись на плакате гласила: "Наша фирма предлагает вам бесплатно" и еще более крупным шрифтом: "К вашим услугам". Но Квота в дополнение к этим плакатам заказал еще таблички, на которых было написано: "Не работает". Их должны были вешать на автоматы. И это казалось уже совсем непонятным.
Когда Квоту просили объяснить смысл всех этих новшеств, он лишь улыбался и говорил: "Увидите сами". Иногда Флоранс с ужасом задавала себе вопрос: "А вдруг Квота один из тех гениальных сумасшедших, которые умеют убедить самых отчаянных скептиков, а потом своими безумными выдумками доводят их до нищеты?" Эта мысль мучила ее, и она чувствовала, хотя и не признавалась себе в том, что разочарование нанесет ей тяжелую душевную рану.
В то же время у нее становилось спокойнее на душе, если какое-нибудь распоряжение, отданное Квотой, которое сперва казалось абсолютно бессмысленным, в дальнейшем вдруг оказывалось вполне разумным. Так, например, он приказал на последних трех моделях холодильников поставить марку "В-12"
-- Что это значит? -- спросил Бретт.
-- Ничего.
-- Но это же наша известная модель с компенсированной морозильной установкой.
-- А вы не путаете ее с моделью с "уравновешенной компрессией"?
-- Подождите... да нет... хотя...
-- Или с "кондиционированной коммутацией"? Вот видите, сами запутались. Что же будет с вашими покупателями? А "В-12" действительно ничего не означает, но зато кратко и легко запомнить даже женщине или кретину.
Но когда Квота заказал две тысячи пачек сигарет и полтонны конфет "ассорти", Флоранс вновь одолели сомнения.
Однажды, охваченная смятением, она решила разузнать о колледже Камлупи в штате Оклахома. Она отыскала справочник университетов и колледжей Соединенных Штатов. Такого колледжа там не оказалось. Она пошла на почту и спросила, сколько будет стоить разговор с Камлупи. Телефонист долго рылся в справочниках и наконец твердо заявил, что города Камлупи нет ни в Оклахоме, ни в каком-либо другом штате Америки.
Флоранс вернулась на работу весьма озабоченная. Сообщить дяде? Но теперь уже поздно отступать, и она только прибавит ему волнений и страхов. Спустя несколько дней, не в силах хранить дольше про себя не дававшую ей покоя тайну, она неожиданно спросила Квоту:
-- А где, в сущности, находится ваш Камлупи?
Во взгляде, который он бросил из полуопущенных век, мелькнуло лукавство.
-- А-а, так вы пытались его отыскать?.. Во Франции вы бывали?
-- Да, несколько раз проводила там каникулы.
-- Вы слышали о городке под названием Фуи-лез-Уа?
-- Да, -- ответила Флоранс без улыбки. -- Он не существует.
-- Так зачем же терять время на его розыски?
Этим ответом Квота дал ей понять -- и довольно откровенно, -- что предпочитает не раскрывать свои карты. А может, и фамилия-то его совсем не Квота?
-- Вы мне так и не сказали, как ваше имя... -- заметила она однажды.
-- Зовите как хотите, -- ответил он.
-- То есть как это? -- возмутилась Флоранс. Он улыбнулся:
-- Не все ли вам равно, зовут меня Эзеб или Бонифас?
-- Откуда вы? -- резко спросила она. -- Ведь вы не американец по происхождению.
-- Да, вы правы.
-- Я никак не могу понять, какой у вас акцент... То ли славянский, то ли итальянский...
-- Неплохо, -- похвалил он.
-- А значит, вы из Восточной Европы?
-- Почему оттуда? Вовсе нет, -- удивленно протянул он.
Более точного ответа ей не удалось добиться. Но дружеская ирония, какую он противопоставлял ее расспросам, в общем-то, ее успокоила: будь у него сомнительное или преступное прошлое, он бы держался иначе, старался замести следы и не стал бы признаваться в заведомой лжи, а тем более почти щеголять этим.
Поэтому, по правде говоря, тайна, которой окружал себя Квота, скорее раздражала Флоранс, чем беспокоила. Она даже льстила себя надеждой, что ей понятны причины, побуждавшие его так вести себя, и в какой-то степени даже оправдывала его: взявшись за смелый эксперимент, который в случае провала мог окончиться скандалом, Квота мудро рассудил, что нужно оставить себе возможность исчезнуть, так же как он появился, то есть инкогнито.
Однако подобная предосторожность явно свидетельствовала о том, что Квота вел рискованную игру, и это поначалу поколебало доверие к нему Флоранс. Но ненадолго: предельная откровенность, чуть ли не цинизм Квоты, его искренность, почти граничащая с резкостью, не давали права на мелочную подозрительность, на обидное недоверие; в конце концов грандиозная затея стоила риска. И если уж говорить начистоту, то Флоранс не могла устоять перед притягательной силой, заключавшейся в этой смеси таинственности и прямоты. Он владел искусством довести любую мысль до сухой и как бы отмытой четкости чертежа, и, хотя Флоранс сама себе в этом не признавалась, это его свойство и смущало и покоряло ее.
Как-то он вошел к ней в кабинет и с первого слова сказал:
-- Идемте со мной.
Они шли медленно, бок о бок.
-- Я должен вас научить по-новому смотреть на толпу, -- сказал Квота. -- Как вы ее видите?
-- Когда как, -- ответила Флоранс. -- Если не вглядываться, то передо мной безликая масса. Но если обращать внимание на лица, то сразу замечаешь в каждом что-то свое, все люди очень разные...
-- Плохо, -- сказал Квота, -- очень плохо. Срочно меняйте подход. Лицо человека, каждого человека в отдельности нам бесполезно. И наоборот, наше внимание должна привлекать толпа, которую надо уметь характеризовать. Вернее, классифицировать.
-- Не понимаю, -- призналась Флоранс.
-- Я говорю, естественно, с точки зрения коммерции: ведь это единственная, годная для нас точка зрения, единственная, которая должна нас интересовать. Любой другой подход -- это уже сантименты, так как неопределенность вредна. Запомните изречение непонятого писателя Конан Дойля: "Отдельные индивидуумы могут оставаться неразрешимыми ребусами, взятые в массе, они обретают определенность математических величин". Таков первый урок.