-- А для чего же, по-твоему, мы должны их производить?
-- Ну, хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь людям...
-- А чем люди облегчают жизнь мне? -- взорвался Бретт. -- Чем облегчает мне жизнь Перес? А правление? Ну-ка скажи! Или твой Каписта? Он, что ли, облегчил мне жизнь?
Флоранс были уже давно знакомы эти вспышки, когда дядя, устав от неприятностей, срывал свой гнев на ком попало. Она попыталась защитить их коммерческого директора.
-- Но он делает все, что в его силах, дядя.
-- Вот, вот. Заступайся за него. А знаешь, что он мне сейчас заявил?
-- Вы снова поссорились?
-- Поссорились, поссорились! Просто я сказал ему, что в этом месяце сбыт опять понизился и если так будет продолжаться... Знаешь, что он мне ответил?
-- Нет.
-- "Если у вас плохое настроение, -- говорит, -- накручивайте себе локоны на бигуди!"
Взглянув на сверкающую дядину лысину, Флоранс фыркнула. Бретт, не лишенный чувства юмора, тоже засмеялся. Но тут же, погасив улыбку, спросил:
-- А как бы ты поступила на моем месте?
-- С Капистой? Он бывает груб, слов нет, он невыносим, но вы сами знаете, мы вынуждены терпеть его. Иначе он прямым ходом отправится к Спитеросу.
-- Так как бы ты поступила? Флоранс улыбнулась.
-- На вашем месте, -- сказала она, -- я бы пошла... пошла бы накручиваться...
-- Можно бы говорить с дядей попочтительнее.
Эти слова он произнес шутливо -- племянница сумела его развеселить. Но тут же, без всякой причины, лицо его и лысина опять побагровели, и он громовым голосом, так, что задребезжали стекла, принялся выкрикивать ругательства. Удивленная, даже немножко испуганная, Флоранс невольно отступила назад.
-- Что с вами, дядя?
-- А то, -- вопил Бретт, -- что мне тоже все осточертело! Меня тоже тошнит от этой лавочки! С утра до вечера сносить оскорбления, чтобы с превеликим трудом пристроить два десятка идиотских консервных банок. И так каждый божий день. А в благодарность в конце недели председатель правления, этот старый краб, обзывает тебя мальчишкой перед всем советом! Что он возомнил о себе? Вот возьму и швырну ему в физиономию заявление об отставке, тогда посмотрим, что-то он запоет! Подумать только: этот старый педераст осмеливается обзывать меня мальчишкой! Ну нет, черт подери, теперь мы наконец посмеемся. Прямо в морду швырну!
Продолжая бушевать, он швырял папки, лежащие на столе у Флоранс. По всей комнате, как по нью-йоркским улицам во время чествования очередного героя, кружились листки. Флоранс молча, чтобы еще больше не раздражить дядю, нагнулась и принялась старательно их собирать. Она не сразу заметила, что дядя с криком вышел из кабинета в приемную, где ждал Квота, и громко хлопнул дверью. Тут она поняла, что произошло. Она резко выпрямилась и стояла, прижав к груди, как веер, кучи папок. Что ей делать? Только смотреть на закрытую дверь, за которой Квота -- интересно, слышал ли он их разговор? -попал сейчас в руки буйного сумасшедшего, как пророк Даниил в львиный ров.
-- Боже мой, -- прошептала она, -- бедняга, его проглотят живьем...
В полном душевном смятении, неподвижно застывшую среди разбросанных по полу папок и застал ее Каписта, войдя в кабинет минуту спустя. Он услышал крики и, заподозрив, что причиной директорского гнева послужила его острота насчет бигуди, явился чуть смущенный, с виноватым видом узнать, что такое происходит.
-- Конечно, все это из-за вас, -- заявила Флоранс. -- А через минуту на вашей совести будет еще и убийство.
Она прислушалась. Каписта последовал ее примеру, но ничего не услышал. Убийство! Что она хочет этим сказать?
-- Я знаю, я вел себя как последний мерзавец, но из этого еще не следует...
-- В том состоянии, в которое вы привели дядю, -- прервала Каписту Флоранс, -- он вполне способен выкинуть его в окно.
-- Кого это "его"? -- в недоумении спросил Каписта.
-- Вы не знаете. Посетителя.
Каписта облегченно вздохнул. Значит, все в порядке. Патрон изольет всю ярость на другого и, когда они встретятся, уже сменит гнев на милость. Но Флоранс по-прежнему не спускала с него мрачного взгляда.
-- Я очень сожалею, -- сказал он, чтобы умиротворить ее. -- Искренне сожалею. Конечно, я перешел границы. Но поставьте себя на мое место: я из кожи вон лезу, лишь бы продлить существование этой паршивой лавочки, а вместо благодарности одни упреки...
Флоранс подняла руку, прося его замолчать. Из кабинета дяди, несмотря на две обитых двери и приемную, доносились возбужденные, нетерпеливые голоса, и, так как слов разобрать было нельзя, становилось еще страшнее.
-- Ясно, при таком отношении руки опускаются, -- продолжав Каписта, не обращая внимания на гул голосов. -- К чему все наши усилия? В этой проклятой стране уже сейчас холодильников больше, чем жителей...
-- Помолчите, -- попросила Флоранс.
-- ...И рано или поздно все равно придется прекратить их выпуск. Так почему же не сделать этого сразу? Зачем упорствовать?
-- Да замолчите же вы наконец!
А там, в кабинете Бретта, голоса становились все громче. Теперь ясно слышался крик патрона, словно он хотел заставить замолчать своего противника. И вдруг, перекрывая голоса, раздались какие-то странные звуки: не то застрочил пулемет, не то заработала камнедробилка. Но скорее всего, это был грохот посуды, которую опрокинули на пол вместе со столом.
-- Так и есть! -- воскликнула Флоранс. -- Так я и знала. Дядя делает из него котлету! О Каписта, умоляю вас, будьте миленьким, пойдите туда, я не смею.
Но Каписта не спешил выполнить эту просьбу, этот грохот его не тревожил. А ведь дело и впрямь могло кончиться дракой.
Однако шум внезапно прекратился. Наступила грозная тишина. Потом загрохотало с новой силой.
-- Боже мой! -- простонала Флоранс.
Тут Каписта решился. Неуверенным шагом он вышел в приемную -- за ним следовала Флоранс. Но не успел он сделать и трех шагов по направлению к кабинету директора, как шум оборвался.
Дверь медленно открылась.
3
Застыв от изумления, Флоранс и Каписта увидели, как из своего кабинета быстрыми деловыми шажками вышел сам директор с сияющим детской радостью лицом. За ним на почтительном расстоянии следовал Квота со скромным видом.
Бретт нес в руках какой-то странный громоздкий предмет. Это было сложное сооружение из хромированных и белых пластмассовых деталей, отдаленно напоминавшее, если уже обязательно прибегать к сравнениям, силуэт крылатого коня, присевшего на задние ноги, -- плод фантазии скульптора-сюрреалиста, страдающего гигантоманией и дурным вкусом.