Однажды утром, когда Квота работал с Флоранс, вошел швейцар и протянул ему регистрационную карточку посетителя, который хотел повидаться с президентом. Квота, нахмурившись, долго изучал ее.
-- Что это такое? -- полюбопытствовала Флоранс. Квота не ответил. Он, видимо, обдумывал, принять ли ему посетителя или нет.
-- Ладно, -- сказал он наконец швейцару, пожав плечами. -- Тем хуже для него. Проведете его ко мне, когда я позвоню.
-- Кто это? -- тихо спросила Флоранс.
-- Руководитель научно-исследовательского центра Мехико.
-- Ах вот как! По поводу трехфазеина?
-- Совершенно верно.
-- Но почему же "тем хуже для него"?
-- Сейчас увидите.
После мгновенного колебания Флоранс сказала:
-- Значит, то, что говорят, верно?
-- Что именно?
-- Что вы ездили в Мехико для того, чтобы добиться прекращения исследований. С одной лишь целью -- не допустить конкуренции в той области, где у вас имеются свои интересы...
Квота покачал головой и горько усмехнулся:
-- Вот так и пишется история!
-- Значит, это неправда?
-- Правда. Но на самом-то деле все произошло совсем иначе. Впрочем, сейчас вы сами в этом убедитесь.
Квота нажал кнопку звонка, и вскоре в кабинет вошел посетитель. Это был мужчина лет шестидесяти -- типичный, как решила Флоранс, старый ученый, какими их представляет себе публика: детски наивное выражение чуть испуганного лица, которое он довольно неуклюже пытался скрыть под личиной человека сурового и решительного. Простодушные голубые глаза, высокий лоб в ореоле седых кудрей дополняли классический образ профессора.
Он поклонился Флоранс, подошел к Квоте и сказал:
-- Сеньор президент, я буду говорить без обиняков.
Чувствовалось, что он сжег за собой мосты, желая побороть непреодолимую застенчивость.
-- В чем дело, профессор? -- осведомился Квота.
-- Вы сами великолепно знаете, -- ответил ученый.
Он помолчал и без околичностей добавил:
-- Вы убийца.
-- Ого-го! -- воскликнул Квота.
-- Наша работа успешно продвигалась вперед. Но из-за вашего вмешательства, под вашим давлением мексиканское правительство запретило нам ее продолжать.
-- Совершенно верно, -- подтвердил Квота.
-- Ради грязных делишек вы отняли у человечества, у многих миллионов больных возможность быстрого и верного излечения.
-- Вполне возможно.
-- Как же так... -- начала было Флоранс.
Квота обернулся к ней.
-- Я ездил в Мехико по просьбе здешних врачей.
-- Да? Значит, они считают, что средство небезвредно? -- спросила Флоранс.
-- Оно совершенно безвредно, -- отрезал профессор.
-- Правильно, -- согласился Квота. -- Но если мы пустим его в продажу, вы представляете, какая произойдет катастрофа?
-- Катастрофа? -- удивилась Флоранс. -- Катастрофа для кого?
-- Но я же только что вам сказал... -- Квота загадочно улыбнулся, -... для врачей.
Флоранс широко открыла глаза и уставилась на профессора, чьи голубые глаза тоже расширились от удивления.
-- Неужели вы не понимаете, -- продолжал Квота. -- Если это средство поступит в продажу, все болезни, Флоранс, или почти все будут побеждены. При помощи обыкновенного штепселя. Вечером человек болен, а наутро -- здоров. Терапия, доступная даже детям, даже неграмотным. А значит, если я не ошибаюсь, медицина больше не нужна. А тем более -- не нужны врачи...
И, резко повернувшись к посетителю, Квота спросил:
-- Сколько врачей, по вашему мнению, сеньор профессор, насчитывается хотя бы только в Мексике и Тагуальпе?
-- Я не... по памяти я не могу привести точную цифру.
-- Сто шестьдесят пять тысяч. А во всем мире? Больше шести миллионов! Не считая миллиона студентов, которые уже связали свою жизнь с медициной. Об этом вы подумали, профессор?
Ученый открыл было рот, но промолчал.
-- А о двенадцати или пятнадцати миллионах младшего медперсонала, мужчин и женщин, о санитарах, работающих в клиниках и больницах, о двадцати миллионах фармакологов и аптекарей, о лаборантах, химиках, об огромной промышленности патентованных средств, в которую, не отрицаю, вложены и наши средства, о фабрикантах, выпускающих тюбики, пузырьки, коробочки, и о тысячах санитарных машин, миллионах кроватей, миллиардах простыней, резиновых изделий, вате, стеклянной и фарфоровой посуде, о линолеуме, об огромной армии, об океане рабочих и работниц фабрик и заводов, изготовляющих все это -- пусть, я опять же не отрицаю, некоторые из них принадлежат нам, -- об издателях брошюр, касающихся аллергии и старческого катара дыхательных путей, -- об этом вы подумали, профессор?
-- По правде говоря... признаться, -- пробормотал ученый, моргая глазами, -- ...не отрицаю...
-- Шестьдесят или сто миллионов населения земного шара живут за счет больных, и вот в один прекрасный день все они окажутся на улице... О чем вы пришли просить меня, профессор? Дать вам возможность продолжить вашу работу? Вы берете на себя огромнейшую ответственность, но вы, конечно, готовы ее на себя взять.
-- То есть... -- беззвучным голосом прошептал ученый.
-- Вы не принадлежите к породе малодушных, которые отступают, боясь ответственности за последствия своих действий.
-- Конечно, но...
-- Даже несмотря на то, что вы точно знаете теперь, скольких мужчин и женщин ваш трехфазеин убьет гораздо более верным способом, нежели болезни или врачи...
-- Сеньор президент...
-- И скольких он сожжет на медленном огне, ибо они погибнут от нужды, холода, голода... Но раз вы так уж настаиваете, профессор, пожалуйста. Выполняйте свой долг. Ставьте на ноги больных и уничтожайте здоровых.