Шёл и шаги считал. Учили на военной кафедре. Замерить свой шаг средний и идти шагать шаги по азимуту. Шаг свой знал, но он был выше Штелле, а потому пару сантиметров убрал. Пусть будет семьдесят два сантиметра. Получилось, до хижины три тысячи девятьсот шагов. Выходит – два километра восемьсот метров.
Нагрузили столько же, а потом ещё одну фитюльку Чубарому бросили в сумочку. Стерпел монгол и это. На третьей ходке повариху-землекопку вновь назначили носильщицей и она не подкачала. Потребовала себе три слитка. В сумме перенесли двадцать пять слитков. После четвёртого рейса поели. Та же каша. Пока Гон Чунг готовила, Васька с Брехтом сиднем не сидели. Продолжили таскать, только не золото, а винтовки и пулемёт в озеро. Относили подальше от берега и бросали. С собой не увезти, а потому – лучше уничтожить. Затворы кидали в другую сторону. Даже если последователи Голодного Тигра найдут подводный арсенал и спасут от ржавчины, то вот без затворов толку от того оружия будет пшик.
Маленькая китаянка так и продолжала по три слитка носить. Иван Яковлевич поражался. Достойная подруга будет у Васьки. Да, и сама по себе девочка красивая. Она же предложила, как ускорить перевозку груза. Подсказала из бамбуковых жердей изготовить волокушу. Материал взяли из кладовых У Тин Луня. Просто один из дорогих парчовых халатов связали мешком и между двумя жердями закрепили. Стал Чубарый по двадцать слитков возить. Сразу быстрее убывать стало. Управились до темноты. Всё сто пятьдесят слитков перекочевали под заветный камень. В сундуке из пещеры Алладина осталось приблизительно сто кило монет золотых, около двадцати килограмм серебряных и килограмм тридцать бижутерии.
Утром после завтрака решили выходить в обратную дорогу, пока гости незваные не пожаловали. Расскажи господу о своих планах – повесили его.
Событие шестьдесят второе
– Ты чего такой помятый?
– Представляешь, меня вчера лошадь сбила, потом самолет летел, крылом задел, а следом – ракета…
– Хорош заливать!
– Не веришь? Спроси у механика карусели.
Гости прибыли. Почти собранный в обратную дорогу отряд поедал блюдо от шефа, то есть, рис с рыбой, и обговаривал оставшиеся в лагере дела. Оставалось немного, сжечь хижины. Трупы специально решили не убирать. Хоть они и осложняли жизнь. Вокруг скопилось несколько миллионов мух и кроме того несвежее мясо запахло. Зато каков будет эффект у посетителей лагеря китайских скаутов.
Из имеющихся трёх пулемётов себе оставили только один. Два пришлось тоже выбросить в воду. Жалко было до слёз. Такая хорошая техника. Но Чубарому везти золото, тряпки и котёнка, а у людей по Арисаке и Маузеру. Обсуждали до кучи и путь домой. Нужно ведь ещё оружие и золото где-то припрятать, а ещё вопрос, а что делать с конём.
И тут Чубарый себя проявил – людей предупредил.
– Иго-го! – и копытом мохнатым по сырому песку стукает.
– Чужие! – цены нет девчонке. Даже по-конски понимает.
Брехт, как истинный Рембо, взял в обе руки по Мадсену и пошёл крушить врагов. И крушил их до тех пор, пока весь пляж по колено не был завален стреляными гильзами. Они, блин блинский, горячие, ведь, и стоять по колено в горячих гильзах горячо. Вот и бросил. Палить бросил и, запустив в противника сто гранат одной рукой, громко захохотал. Фу, умаялся.
Нет, чуть не так. Иван Яковлевич схватил с пуза Маузер и щёлкнул переводчиком огня, выставив одиночную стрельбу. После этого он вопросительно уставился на Гон Чунг. Та залопотала. Умеют же, вот как они эти китайцы могут научиться говорить на китайском. Такой сложный язык! За целый месяц Брехт и сотни слов не выучил. А те, что выучил, кроме этой сотни, уже забыл. Потому только наслаждался захлёбывающими интонациями бывшей наложницы У Тин Луня.
– Она говорит, что лошади чуют чужих лучше собак. Ветер с востока и Чубарый унюхал чужих лошадей, – перевёл Васька.
– Так, мать их, не успели, ведь ещё бы часик. Васька, давай на мою позицию с пулемётом. А я за вон той крайней хижиной устроюсь со снайперкой. Без прямой опасности жизни стрелять не начинай. Да, если у них лошади, то при стрельбе постарайся хоть в одну не попасть. Очень бы нам пригодился ещё один Чубарый, а лучше два.
– Уо на? – пискнула пигалица.
– Чегой ей «На»? – полюбопытствовал Иван Яковлевич у пролетающего мимо Васьки.
– Гон спрашивает: «А я?». Ей что делать?
Так хотелось сказать «Сидишь тихо, как мышь под веником», но тут Брехт вспомнил, как он набивал рожки к пулемёту под огнём и сказал другое: