– Может быть, сначала пообедаем? – недовольно спросил папа, но мама подтвердила своё решение немедленно вымыть щенка.
10
Папа полез на полати и достал ванночку, а я поддерживал стремянку, чтобы он не свалился, как совсем недавно с фотоувеличителем.
В это время щенок как неприкаянный слонялся по квартире.
Мы поставили в ванну ванночку, и я никак не мог вспомнить, как меня маленького купали в ней.
Мама насыпала в неё немного шампуня и взбила белую пену. Я вовремя сбегал за щенком, который уже прилаживался к чёрной ножке радиолы.
В ванночке он стоял смирно, но нанюхался пены и пару раз чихнул.
Мама ловко его намылила, и вода вмиг стала грязно-чёрной. Папа покачал головой, сливая эту воду в уборную, и щенка ещё несколько раз намыливали в чистой воде.
Вода постепенно становилась всё светлей и светлей. И щенок тоже.
Потом мы его поставили под душ, прополоскали в слабом растворе марганцовки, промыли глаза и вынули из ванной.
Он вдруг вырвался у меня из рук, вбежал в большую комнату, встряхнулся, и обои сразу потемнели от накрапа такого мелкого дождика.
Я бросился на щенка со старой простыней, но он увильнул. Тут мама закричала:
– Кыш! Кыш отсюда!
И вот что интересно: щенок не испугался, а присел от неожиданности и, немного склонив набок голову, уставился на маму.
– Кыш! – ещё громче мамы крикнул папа, и щенок зашевелил своими длинными ушами, с кончиков которых стекали на пол капельки воды.
– Кыш! Кыш! Иди ко мне! Ну, иди! Иди! – ласково позвал я.
И вдруг наш мокрый, жалкий, худенький щенок подпрыгнул на месте и с такой радостью и силой завилял хвостом, что обрызгал всех нас, и диван, и папину белую рубашку, висевшую на стуле. Мама захохотала.
Тут я наконец опомнился, набросил на щенка простыню, завернул его в неё и стал протирать. Простыня сразу намокла, и маме пришлось доставать моё старое мохнатое полотенце.
– Вот чудо! Неужели Кыш его имя? – сказала мама и прислушалась к этому имени. – Кыш! Кыш!..
Щенок повизгивал у меня под руками, но я всё же протёр его как следует и выпустил из полотенца.
Папа присел на корточки, протянул руку к щенку и сказал:
– Ну что ж, Кыш так Кыш! Прекрасное имя. Будем знакомиться. Давай лапу. Ну, ну, давай. Вот эту, правую…
Кыш присел, немного подумал и подал папе лапу. Потом подал мне и маме, которая уже успела протереть весь пол тряпкой.
А я всё думал: почему ему понравилось имя Кыш?.. И вдруг догадался и всем объяснил:
– Наверно, старый хозяин прогонял его отовсюду и на каждом шагу орал: «Кыш! Кыш!» Вот видите? Кыш! Иди ко мне…
Кыш, как учёный пёс, подошёл ко мне и ткнулся носом в коленку.
А папа заметил, что нос у него теперь не сухой и не горячий, как на рынке, а прохладный и влажный.
– Значит, у него хорошее настроение и он нам рад, – решила мама. – А теперь за стол. Обедать!
Чтобы Кыш не был попрошайкой, его на время обеда закрыли в маленькую комнату, где я спал.
И мы сели обедать. Мы ели борщ, а сами говорили только о Кыше. Чем его будем кормить и сколько раз в день. Что ему можно давать, а чего – нельзя.
Папа быстро съел борщ и ждал, когда мама положит в его тарелку мозговую кость. Он больше всего на свете любил глодать между первым и вторым кость. А мама специально для папы покупала в магазинах мясо с мозговой костью. Папа так всегда и говорил:
«Я ем суп исключительно для того, чтобы подготовить место для работы над костью».
Он и вправду работал над ней так ловко, что приятно было смотреть. Кость – вся в кусочках жира, в хрящиках – под конец этой работы становилась такой, словно целый век пролежала под солнцем…
Папа сидел, слегка прищурившись, и ждал стука кости об тарелку. Но когда этого не произошло, он с удивлением посмотрел на маму и сам полез в кастрюлю. Мама засмеялась и хлопнула его по руке.
– Митя! Теперь все кости мы будем отдавать щенку. Неужели это не ясно?
– Почему же это должно быть ясно? – с обидой спросил папа.
– Потому что у щенка растут и развиваются зубы. Я читала, что в это время ему рекомендуют давать кости. Помнишь, как у Алёши прорезались зубы и он тащил в рот что попало?
Мне снова не удалось вспомнить, как у меня чесались зубы.
– Но, кажется, мы не давали ему тогда глодать мозговые кости? – тихо, с ещё большей обидой сказал папа и, покосившись на конец кости, торчавший из кастрюли, грустно скривил губы…