Мама взмахнула рукой и поплыла к папе. Держась за оранжевый шар-поплавок, они кричали мне: - Алё-ё! - Эгей! Они плавали наперегонки, пока над всем пляжем не загремел голос из репродуктора: - Отдыхающий Сероглазов! Немедленно вернитесь на лечебный пляж! И приступайте к процедурам! Повторяю: отдыхающий Сероглазов!.. К папе направился катер, но папа быстро поплыл обратно, и диктор замолчал.
15
Я лежал под тентом, размышляя о краже огурцов, исцарапанном Геракле и изрезанной скамейке, и понял, что настал подходящий момент для разговора с Василием Васильевичем. Всё же он настоящий сыщик и научит меня расследовать преступления. Я сказал маме: - Вон в заборе щель. Я пойду к папе, он что-то хотел мне сказать, а ты покупайся и позагорай. Ладно? - Иди, но ненадолго. И в море не лазить! Кышу я велел ждать в тенёчке, но он и не рвался со мной. Положив голову на лапы, он ждал, когда из-под камня покажется крабик.
16
Я пролез через щель в заборе на лечебный пляж. Здесь лежали на деревянных лежаках под маленькими тентами одни мужчины. Почти все они молчали и о чём-то думали или читали, а если говорили, то тихо. Я залез на волнолом и стал высматривать папу. Но его не было ни в море, ни на лежаках, Я подошёл к лежакам, на которых лежали Федя, Василий Васильевич, Торий и Милованов. Милованов с большим выражением читал чьи-то стихи:
И там, где мирт шумит над падшей урной, Увижу ль вновь сквозь тёмные леса И своды скал, и моря блеск лазурный, И ясные, как радость, небеса...
- Слеза!.. Форменная слеза! - сказал дрогнувшим голосом Федя. - Верите, товарищи, ведь я и сам так думаю! Смотрю вот на это море, на горы, на, так сказать, рай земной и думаю: как мне своими словами воспеть красоту? Ведь разрывает же меня от неё на части! Разрывает! Но вот воспеть не могу... - Я думал, ты состоишь из одних мускулов, а в тебе, оказывается, теплится Дух! Раздувай его! - Милованов хлопнул Федю по огромному, как у Геракла, плечу. - А вы, Торий, что скажете? Как вам эти стихи? - По-моему, в них нет ничего особенного, - заметил Торий. Он, как всегда, играл сам с собой в шахматы. - Констатация очевидного. Перечисление красот. Только ритмично организованное. "Своды скал, блеск моря" и, разумеется, вопрос: "Увижу ль вновь?" Все его себе задают, уезжая из Крыма. - Слушайте, вы нас разыгрываете или впрямь не чувствуете поэзии? - спросил с удивлением Милованов. - И вообще чуда Красоты? Не отрывая взгляда от шахматной доски, Торий скучным голосом ответил: - Повторяю: поэзия для меня в игре Мысли, в её попытке проникнуть в тайны природы. Чудо же Красоты я вижу вот в этом гениальном этюде: белые начинают, но проигрывают. - Это вы бесконечно проигрываете, - заметил всё время молчавший Василий Васильевич. - Прошу пояснить, - сказал Торий, передвинув пешку. - Эх! - только и сказал Василий Васильевич. - Обратите внимание: вы в очередной раз бессильны доказать, что я неправ, - невозмутимо заметил Торий. - Тебя не прошибёшь! - сказал Федя. - Это из-за таких людей, как вы, гибнут реки, уничтожаются целые виды животных, засоряется мировой океан и вообще нарушается равновесие в природе! - вскочив с лежака, воскликнул Милованов. - При чём здесь я? Прошу пояснить. Я никого не уничтожаю, ничего не засоряю и не нарушаю. - Верно, но такие, как вы, пытаются проникнуть в тайны природы и спокойненько и крепко спят, когда эту природу уродуют, а то и губят, сказал Василий Васильевич. - Да! Я крепко сплю, и меня ничем не разбудишь. Ну что вы, товарищи, ко мне прицепились из-за какого-то Геракла и дурацкой вазы? - засмеявшись, спросил Торий и сложил фигурки. - Эх! - снова сказал Василий Васильевич и махнул рукой. - Вот и правильно! Махните на меня рукой и позвольте вздремнуть, попросил Торий, улёгся на лежаке и закрыл глаза. - Во человек! - удивился Федя. - Уже спит! Из разговора взрослых я мало что понял, но если бы меня спросили: "Ты за кого?" - я бы не задумываясь ответил: "За Милованова, Федю и Василия Васильевича!" Я стоял в сторонке. Василий Васильевич окликнул меня: - Алёша! - Я подошёл. - А где же пёс? - Ловит крабов. - А ты, наверно, мечтаешь изловить похитителя огурцов? - Хотелось бы. Только я не умею. - А вы здорово испугались? - Больше всех мама, а хозяйка почему-то обрадовалась, хотя тоже немного испугалась. Я решил этой ночью дежурить в засаде. Боюсь только, что Кыш не вовремя залает. - Верно. Да и зачем дежурить? Ведь неизвестно, явятся ночью за огурцами или нет. Лучше расставь ловушку с сигнализацией и спи себе спокойно. - Спасибо за совет, - сказал я. - Между прочим, ты слегка обгорел. Скажи маме, чтобы натёрла тебя одеколоном и дала на ночь димедрол. - Я его в детстве пил от диатеза, - сказал я и спросил: - А вы правда решили узнать, кто поцарапал Геракла? - Конечно. Но жаль, что резчик по камню и дереву предупреждён. Это осложняет мою задачу. Но ничего. Справимся. - А вы не знаете, между прочим, где мой папа? - На машине времени катается. - Что это за машина времени? - удивился я. - Она за душевой. Сходи и взгляни. Очень забавно. Я сбегал к маме, чтобы она не волновалась, и сказал, что папу я ещё не видел, потому что у него процедура на машине времени, и что я только сейчас туда пойду. Кыш всё так же лежал, смотрел под камень и ждал появления крабика.
17
Я пошёл, искупался в своей бухточке и заметил, как мальчишки из пионерского патруля кидают в Кыша камешки. Мальчишек это забавляло, и они, кидая камешки, хохотали. Я подошёл и сказал: - Вы тут собаку дразните, а в "Кипарисе" появилась неуловимая личность. - Ладно, ладно! Не напускай тумана! - Мы в сыщиков не играем, - сказали оба мальчишки, и тот, который был с биноклем, напялил мне на глаза панаму. Но я не обиделся и снова сказал: - Неуловимая личность изранила Геракла, испортила вазу и изрезала скамейку. Неужели вам всё равно? - Совсем не всё равно, но у нас есть дела поважней, - с таинственным видом сказал мальчишка с биноклем. - Тебе такие не снились! Думаешь, мы целыми днями купаемся? - А что же вы делаете? - спросил я. - Вечером пойдём по следу. Только не спрашивай по какому. Всё равно не скажем. - Ну и не говорите. Сам всё сделаю. И сыщик настоящий мне поможет. Вы ещё пожалеете. Так я сказал и пошёл к папе. Ещё издали, подходя к павильону, на котором было написано: "Силовые процедуры", я услышал какой-то скрежет и скрип, как будто кто-то выдирал из доски ржавые гвозди. У двери на стуле дремала сестра. Я прошёл мимо неё и увидел папу. Весь мокрый от пота, он в одних трусиках находился внутри алюминиевой кабины. Руками папа изо всей силы дёргал рычаги, а ногами нажимал на педали. При этом кабина наклонялась вместе с папой то взад, то вперёд. А перед глазами у него были приборы. На них мигали лампочки и шевелились стрелки. Всего таких машин в помещении было пять, и в каждой был мужчина. Все они вроде папы обливались потом, кряхтели от натуги, пыхтели, наблюдали за приборами и тоскливо поглядывали на песочные часы, стоявшие так далеко, что до них нельзя было дотянуться. На кабинах висели таблички с фамилиями. "Сероглазов", "Левин", "Осипов", "Рыбаков" прочитал я. Увидев меня, папа обрадовался, притормозил и закивал головой. Я подошёл поближе. Он зашептал: - Быстро переверни все часы! Ну что ты раскрыл рот? - Зачем? - спросил я. Папа уронил голову на грудь и безжизненно повис на рычагах, потом тихо повторил: - Быстро переверни все часы! Прислушавшись к нашему разговору, Левин, Осипов и Рыбаков тоже перестали кататься на машинах времени и умоляюще зашептали: - Переверни! - Ну что ты стоишь? - У тебя есть сердце? - Нет! У него в груди - кактус! Мне не хотелось прерывать процедуру. Ведь её назначили папе для того, чтобы он избавился от мускульного голодания. Но всё-таки я перевернул все часы, в которых только начали пересыпаться вниз очередные десять минут, и папа первым весело закричал: - Тётя Глаша! Приехали!.. Спрячься! - велел он мне. Я зашёл за перегородку и стал оттуда наблюдать. Сестра тётя Глаша проверила часы и приборы и подозрительно сказала: - Чтой-то вы сегодня быстро проехали? - Мы помолодели на полчаса, - сказал папа, и я понял, почему эти кабины называют машинами времени. Тётя Глаша стала открывать ключом дверцы, а я незаметно выбежал на пляж. Папу после процедуры пошатывало. - Ломит каждую косточку... Каждая жилка саднит... Вот как приходится расплачиваться за умственный труд! - сказал он и попросил завтра тоже незаметно прийти сюда в это же время и сократить его мучения на десять минут. - Но это же значит, что я буду тебе вредить! - сказал я и отказался. Но папа, пристально глядя мне в глаза, спросил: - Ты помнишь, как ровно год тому назад я спас тебя от ложки касторки и выплеснул её в окно? - Помню, - сказал я. - Я надеюсь, что у тебя хватит благородства быть мне благодарным за это! Я иду в душ, потом на динамометр, потом на прыгалку. Передай привет маме и Кышу! Но маме о машине - ни слова! Ясно?