Старуха просит — хошь не хошь, а исполнять надо. У нас с нею так уж издавна повелось. Я ей не перечу и желания ее уважаю. И вспомнил тогда про Гриню Ерошкина. Он меня годочка, на два помоложе. Гриней-то я его зову, а так-то он Григорий Митрич. Егорка у него теперь гаражом заведует. К своему «Москвичу» тележку сколотил. На нее кладут лодку. Тележку к «Москвичу» — и куда желаете, на любое озеро. Отвезут лодку, скажем, на Сугомак, туда Гриня и ездит рыбачить. Егорка его утром подбросит до лодки, а вечером заедет и домой — извольте свежей рыбки.
Нацелился, стало быть, я к Ерошкиным. Гриня дома. Погода не ладилась, дождичек с утра моросил.
— Здорово, — говорю, — Митрич! Как они, дела-то?
— А что дела? Их подгонять не надо, сами бегут.
— Отчего дома?
— Жду у моря погоды. Авось завтра вёдро образуется, тогда на Иртяш махну. Нынче туда лодку-то завезли.
— Возьми с собой.
Гриня чуть с табуретки не свалился — это ж надо: сам Иван Иваныч попросился на рыбалку! Тот самый, который всегда над рыбаками зло изгалялся! У нас ведь с ним и ранишная дружба поехала вкривь из-за этого: я охотник, а он рыбак.
— А умеешь?
— О чем горюешь, Митрич!
— Ну, гляди, мне не жалко. В лодке место есть. И опять же вдвоем веселей. Только чего это тебя на рыбалку потянуло?
— Да старуха пирог с рыбой захотела. А в магазинах, сам знаешь, одна морская.
— Вон оно что! Но ведь на удочку-то, Иваныч, мелкота идет — чебачишка там, окунишка. А на пирог покрупнее надобно.
— Сойдет! Лишь бы рыбой пахло!
— Ладно. Только раненько я тебя разбужу, на зорьке.
Гриня так и сделал. По моему окну так кулаком саданул, чуть раму не высадил. Я даже шумнул на него:
— Тише ты, долдон! Не сплю я.
Егорка за рулем сидит, жмурится, как кот — спросонья, сон еще в нем бродит.
— Здорово, — говорю, — Егор Григорьич! Чего это ты сегодня такой скучный?
— Я, дядь Вань, скучным никогда не бываю. Я задумчивым бываю. Вот и сейчас думаю — двум старым хрычам не спится, а я майся с вами.
Привез нас Егорка на Иртяш, озеро громадное, считай, от Кыштыма до Каслей протянулось. Егорка уехал, мы на лодку, отгребли от берега и бросили якоря. Я свои удочки принялся распутывать, они еще не в порядке. Год лежали в чулане. Как Витька с Васькой укатили в армию, так их никто и не трогал. Гриня сердито зыркнул на меня глазами да отдал свои — он, вишь, прихватил для меня нарошно. У него же снасть так снасть, все подогнано, все подобрано. Истинный рыбак! На кончике удочки есть такая резиночка — по ней даже слепому определить можно, когда клюет, а когда нет.
Насадил на крючок червячка, поплевал на него, как водится — для вкуса и задора. Спустил в воду — метра три, однако, до дна-то вышло. Сижу и жду — ничего! Гриня одного да другого окуня поймал, потом еще ерша. Мне же какой-то дохлый чебачишка поймался, и все. Злость разбирать начала. В чем дело? Сидим с Гриней в одной лодке, червей берем из общей банки, снасть моя не хуже его. Но Грине клюет, а мне хоть бы хны! Гляжу и у него перестало клевать. Ага, все мне какое-то утешение. Не клюет, но у обоих! Дремота незаметно подползла. И тут вдруг — хвать! Чуть удочка в воду не полетела, на лету поймал. Гриня даже окрысился:
— Раззява! Спишь!
Потянул я леску. Что такое? Тяжело. Корягу, что ли, зацепил? Но откуда здесь взяться-то, коряге? Тащу, а Гриня шипит:
— Не дергай! Осторожнее, а то порвешь леску!
Вытащил и глазам не верю: линь! Здоровущий такой — черный, склизкий. На пирог — лучше и рыбы не придумаешь. Гриня сопит в свои седые усы, обидно, наверно. Его окунишки против моего линя — козявки!
Понятное дело, я обрадовался, дремоту как рукой сняло. Мурлычу себе под нос, на Гриню усмешливо поглядываю. Закидываю, значит, удочку, жду. Бах! Опять поклевка. Тяну и чую — что-то здоровенное снова попалось. Тяну ловчее, чем в первый раз, ученый. Подтягиваю, мать родная — линь! Вот это да! Будет старухе пирог!
— Сроду, — говорит Гриня, — рыбачу тут, но такого не видывал! Везучий ты, Иваныч!
— Я завсегда такой! — прилаживаю на крючок червяка побойчее и в воду. Хлоп! Поклевка! Вытаскиваю — третий линь! Теперь уж сам дивлюсь — снится мне, что ли? Лини-то редко когда на удочку берут.
Гриня головой качает, вроде бы осуждает или удивляется. У меня же душа поет! Кричать от радости охота, да не солидно это.