Юрий Гребеньков
Кыштымские сказы
Рисунки Н. Мооса
Огневица
Июнь парными дождями обрадовал. На покосных ложках травы поднялись густо и дружно, как дети в большой семье — травинка травинку поддерживает. В самую бы пору литовкам звенеть. Да заводоуправление мастеровому люду на дедовских покосах косить запретило — билеты велено брать. За свой покос деньги платить… Управляющий-то уперся: «Берите билеты, иначе с завода сгоню!»
У Гаврилы-кузнеца изба и так достатком не блещет. Прелые онучи веревками вяжет, чтобы не рассыпались, и снова носит. Без сена зимой ему голимый зарез.
Другое дело у соседа его, кыштымского лавочника Моралы. У лавочника денежный мешок под завязку, сыпать некуда. Лошадей с полсотни держит. Конюхов подобрал придурковатых: гривенник от семишника отличить не могут, таким хоть вовсе за работу не плати — была бы кормежка мало-мальская. Разной скотины полон двор.
На его покосах кыштымцы не страдуют, больно прижимист и скупердяй. Прозвище тоже, как хвост, не зря за человеком тащится — у лавочника язык словно дегтем намазан. Каждого встречного облаять норовит, или худой молвой обмарать.
Кузнец Гаврила, хоть и голь перекатная, но у мастерового народа на почете. Гаврила-то помимо заводской работы горн с наковальней на огороде держал. Чуть ли не все лошади в Кыштыме подкованы руками кузнеца. И за работу брал Гаврила не дорого, так, копейки одни.
На особицу умел работать кузнец. Бывало, тяжелой кувалдой медные тонкие нити для опояски отковывал. Сапожные иголки протягивал. Ювелирную резьбу на поделках простым зубилом наносил.
Однажды поспорил Гаврила с мужиками, что откует он поделку с секретом. И будут держать ее мужики в руках, а секрета не раскроют. Спор в штоф водки уперся.
Смастерил Гаврила кузнечной ковкой обыкновенный молоток. Позвенели им мужики по наковальне. С десяток гвоздей в доску забили. Молоток тот молотком и остался. Цельная поделка, без секрета, — решили мужики.
Тут Гаврила ударил молотком по наковальне. Шутя, полегонечку. По известному лишь ему месту. Молоток на восемь частей распался — по количеству спорящих мужиков. И каждая часть из себя корону представляет, и на каждой слова выбиты.
Мужикам — да короны!.. Посмеялись мужики, да за штофом в лавку к Морале отправились.
Билетная канитель Морале на руку. Сразу скрутился в заводоуправление и двадцать билетов на чужие покосы разом купил. Страдовать же на них привез мужиков-поденщиков со стороны.
Гаврила-кузнец на свой покос взглянуть поехал, а елань-то выкошена уже!.. На покосе кузнеца моральские поденщики управляются, подсохшие ряды граблями переворачивают.
У Гаврилы и взыграла душа. С кулаками на обидчиков бросился. Поденщики-то здоровые попались. Отметелили Гаврилу до бесчувствия. А Морало от шалаша за кузнецом наблюдал. Ждал, когда Гаврила от битья оклемается. Поденщикам кузнецово сено сгребать да в зарод метать до поры запретил. Чтобы, значит, на глазах кузнеца с его покоса сено убрать.
Насилу поднялся кузнец на ноги. Сгустки крови из разбитого рта выплюнул. Тут подскочил к нему Морало. И давай насмехаться да конторским билетом махать: «Запляшешь теперя! Ползавода в своих руках зажму, сено-то у меня покупать будете. В ногах валяться заставлю!»
У кузнеца и так в глазах от боли темно. Боль обиду-то перехлестнула, смолчал. Обнял Гнедка и с его помощью до телеги добрался. К покосной избушке коня направил. Решил отлежаться там.
Очнулся кузнец, глаза открыл. И сенокосную избушку не узнал. Светло в ней, словно от солнца. А кругом ночь и сквозь щели жердевого настила видно, как в небе звездочки перемигиваются.
А в избушке женщина оказалась. Что за наваждение?.. Ничем от заводских женок не отличная. В простом сарафане бордовом. На ногах бареточки красные. Лицо такое миловидное. Волосы под белый платок на голове упрятаны.
Женщина и говорит спокойно так кузнецу:
— Рановато тебе еще, Гаврила, подниматься. Видишь? Питье для тебя варю наговорное. К первой чаше с питьем прикоснешься — враз от боли смертельной очнешься. Если выпьешь ты чашу вторую — почувствуешь силу хмельную. А когда третью чашу осушишь — любого врага порушишь! Но на третью чашу, Гаврила, ты не надейся. В ней питье особое, редкое. Мне его готовить времени нет. Да и нужным травам цвести, из которых питье это варят, еще пора не настала.
Женщина ласково так говорит. А кузнец понять не может: на каком же огне питье варит? Ни хворосту, ни костра в избушке не разложено. А воткнут в стену между двух бревнышек большой красный цветок. Он и освещает избушку. Пять лепестков на красном цветке. И каждый лепесток свет льет. Над цветком то ли искорки, то ли розовые пчелки вспыхивают. Женщина над тем, цветком котелочек подвесила и над варевом колдует.