— Елки-палки! — вскричал в восторге Тимур. — Это же ты, Кыся! Ты, ты, ты!.. Ну, отпад!!!
Все тут же посмотрели на меня. Еврей-Собак даже зашел сзади и понюхал у меня под хвостом, словно хотел убедиться, что на фотографиях изображен именно я. Но почему таким способом?..
— По-моему, это то, что мы ищем, — сказала Рут сержанту Гранту, показывая на мои фотографии вместе с Шурой. — Мне кажется — здесь никаких сомнений!.. Это то, что нам нужно...
И несмотря на свое собственное смятение души, граничащее с помешательством от тревоги и радости, я вдруг заметил, что Рут Истлейк — сержант американской полиции тридцати трех лет от роду, мать русского мальчика Тимура, одна из самых красивых Женщин светло-шоколадного цвета, которые когда-либо встречались мне в жизни — с очень пристальным вниманием и совершенно не полицейским интересом разглядывает Шурины фотографии, висящие на стенах и валяющиеся на письменном столе рядом с НАШЕЙ пишущей машинкой...
Надесь, что заметил это только я!.. Рут проявляла к Шуреным фото такое истинно Женское любопытство, что в моей башке неожиданно вдруг что-то сместилось, будто я перешел в некое совершенно иное состояние, словно-заглянул туда, куда, кроме меня, никто не имел права вторгаться. И тогда во всю стену рядом с моей фотографией вдруг повисло совсем уж гигантское фото! А на нем...
... ПУСТЫННЫЙ ЖЕЛТЫЙ ПЛЯЖ, БЕСКРАЙНИЙ ОКЕАН... И НА ТЕПЛОМ ПЕСКЕ, ОБНЯВШИСЬ, СИДИМ МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО — РУТ, ШУРА, ТИМУРЧИК И Я... А НЕПОДАЛЕКУ, В СТОРОНКЕ, СКРОМНЕНЬКО ЛЕЖИТ ТА — ПУШИСТАЯ, БЕЛЕНЬКАЯ, ИЗ КВИНСА. А ВОКРУГ НЕЕ ПРЫГАЮТ НЕСКОЛЬКО МАЛЕНЬКИХ КОТЯТ МОЕЙ МАСТИ, РОЖДЕННЫЕ С УЖЕ ЗАРАНЕЕ РАЗОРВАННЫМИ ЛЕВЫМИ УШКАМИ. НУ СОВСЕМ КАК У МЕНЯ!..
... Уже в следующую секунду эта прекрасная, фантастическая картина исчезла, и я услышал всего лишь вторую половину фразы, сказанную старым евреем — хозяином этого дома:
— С тех пор как мистер Плоткин несколько дней тому назад уехал кого-то там встречать, мы его больше не видели.
— Абсолютно точно, — подтвердил мне его Собак по-Животному.
— Слушайте, Барри! — обратился старик к сержанту Гранту. — Может быть, он уехал в Вашингтон? В конгресс?..
— Вполне может быть, — по-Животному сказал мне его Собак.
— Верно, — согласился с ним сержант Грант. — Месяц тому назад мы получили запрос из Вашингтона на мистера Плоткина. Конгресс Соединенных Штатов интересовался его адресом...
— Я таки вспомнил! — сказал старик. — Мистер Плоткин при мне звонил туда одному конгрессмену и обещал приехать, как только он встретит кого-то из Петрограда...
— Из Петербурга, — поправил его Тимур. — На худой конец — из Ленинграда.
— Для меня «худой конец» начался в Петрограде, детка. С тех пор я и живу здесь. — И старик погладил Тимура по голове.
Я будто знал, что Вашингтона мне не миновать!.. Недаром еще на первой Котово-Кошачьей сходке я упомянул об этом. Заявление слегка отдавало пижонством, но я уже тогда предчувствовал этот «вояж», как говорил Шура, когда куда-нибудь уезжал.
— Мам! Оставь, пожалуйста, наши координаты мистеру... — Тимур запнулся, вопросительно посмотрел на старика.
— Меня зовут Дэвид Блум, детка.
— Мистеру Дэвиду Блуму, мам. Если мистер Плоткин вернется, он сможет нам позвонить и... — сказал Тимур и посмотрел на меня!
— Умница! — сказал я ему по-шелдрейсовски.
— Обязательно, сыночек, — пообещала Рут. — Но мне кажется, этого недостаточно. Хотелось бы выстроить дополнительный план поиска мистера Плоткина, а не ждать, когда он сам объявится...
Но все это мне было уже неинтересно. Я знал одно — впереди у меня Вашингтон, конгрессмен... Как же его звали?! Черт бы его побрал... И там искать Шуру. Или настоять на том, чтобы этим занялось правительство Америки!
Собак ткнул меня носом в бок и, не то поЖивотному, не то по-шелдрейсовски — я так и не понял, сказал мне:
— Тебе нужно ехать в Вашингтон.
— Без тебя знаю!.. — огрызнулся я и тут же об этом пожалел. — Прости меня, старина. Я сейчас не в своей тарелке...
— Он мне будет рассказывать! Или я не вижу? Идем в коридор. Пока они будут вырабатывать план поиска, я тебе расскажу, почему я не ссорюсь с Котами и Кошками... Это очень странная история, и до сих пор мне ее некому было рассказать. Наверное, скоро я умру, и никто не узнает, что такое может быть на свете...
Мне его история была, как говорил Водила, «до лампочки». Особенно сейчас. Но после его заключительной фразы о скорой смерти я не мог отказаться ее выслушать.
Мы вышли с этим старым Собаком в коридор, и он сказал:
— Я прилягу... Не возражаешь? Ноги — ни к черту!.. Старость, сынок... Ну, слушай. В молодости у меня с одной Кошкой, не будем называть имен, был такой длительный и бурный роман, что не передать словами!!! Чтоб я так жил!.. Ах, что это был за роман!.. Потом, с возрастом, он, конечно, перерос в вялотекущие приятельские отношения. Нормальная нежная дружба двух пожилых Животных... Недавно я ее похоронил. Теперь я хожу на ее могилку — в нашем палисаднике за домом моего Додика Блума — и плачу... И жду не дождусь, когда снова увижу ее уже ТАМ. Семь лет... Семь долгих лет мы были вынуждены скрывать наши отношения!