От одного беспечно молодого вида Нюргуны у старой батрачки становилось теплее на сердце. С гордостью наблюдала Боккоя, как растет и хорошеет ее отрада и надежда, ее Кыыс-Хотун. Блеснуло на старости лет старухе счастье. Счастье, что есть она, эта девушка, добрая, приветливая, легкокрылая, как жаворонок.
Старуха вздохнула. Потихоньку — как будто ее могла услышать в своих хоромах разгневанная госпожа. Совсем переменилась Хоборос к Боккое в последнее время. Раньше, бывало, не стеснялась поверять самые тайные желания. Говорила порой и в глаза, и за глаза: «Привыкла я к Боккое, она у меня вместо матери». И Боккоя не жалела себя. Берегла ее добро, как свое.
Теперь от Хоборос не услышишь Доброго слова. Нюргуна забежит на минутку: увидит госпожа — достается и молодой, и старой.
Но куда же она пропала, птичка весенняя, солнышко ясное, песенка звонкая? Как ушла утром в церковь, так и нет до сих пор. Сгустились сумерки, ярче светятся искры над очагом.
У Боккои руки, сучившие нить, задрожали: хлопнула дверь, в юрту вошла Хоборос.
— Ну? Что скажешь? Где твоя ласточка певчая, она же Кыыс-Хотун?
Хоборос не тревога за Нюргуну гложет. Давит сердце ей страшное предчувствие: нет не только Нюргуны. Нет и Василия — вот, что бесит ее больше всего. Был бы Василий, послала б его на поиски. А может… они вместе?
— Мне откуда знать, — как можно спокойнее ответила старуха. — В школе, наверное.
— В школе, — передразнила госпожа. — Уроки до полуночи, что ли? Да и посылала я в школу. Церковь на замок закрыта.
— Где же она может быть? — не на шутку встревожилась Боккоя.
— На беду, на беду учу я ее! — вдруг всхлипнула Хоборос, закрыв руками лицо. — Сама виновата, сама настояла — был же против Василий! Еще думала в город послать, да побоялась — одичает, совсем знаться не захочет. А что я выгадала? Она и сейчас как чужая… была чужой, такой и осталась.
Боккоя слушала и не слушала госпожу. Ее голова была занята другим: что с Нюргуной?
— Старик сосед пришел, попросил Псалтырь над покойником прочесть.
Не согласились: ни он, ни она. Как сговорились! Зачем же тогда учиться, если Псалтырь не может прочитать? Старик бы крупно заплатил, может, даже целого быка… Упустить такое! Сидят на моей шее, нет того чтобы подумать о хозяйстве… Реки и то мелеют, а мое богатство — бездонная бочка, что ли?… Что за люди!..
«О чем она? Зачем? — печально думала Боккоя. — При чем тут какой-то Псалтырь, какой-то бык, если пропала девушка, если ее надо вызволять из неведомой беды! Неужели у Хоборос такое черствое сердце, что мелкая прибыль заслоняет от нее племянницу?» Внезапно до Боккои дошло, и она испытующе взглянула на хозяйку: неужели в этом дело?… «Не согласились: ни он, ни она. Как сговорились», «Что за люди»… Хоборос объединяет Нюргуну и Василия. Она считает — не случайно нет их обоих сразу. Вот откуда бешеная слюна у нее на губах.
— Василий, однако, у попа… — с упреком проговорила Боккоя. — За картами сидят.
— У попа? — резко выпрямилась Хоборос. — Кто сказал?
— Беке видел, как шел хозяин туда.
— Шел! А видел, как заходил?
— Да этого и видеть не надо. Не в первый раз господин у батюшки задерживается. Куда же еще ему податься в такую пору? Ни зима, ни лето. Ни поохотиться, ни погулять…
Хоборос заметно успокоилась.
— А я думала… Болтают люди… — Она прикусила язык. — Ладно, посмотрим, явится — спрошу. Но где же девчонка? Не у попа же?
Боккоя ничего не ответила. Ей стало горько и страшно от своего открытия.
Хоборос ревнует Василия к Нюргуне — в этом не было больше сомнений. Чует сердце старухи — погубит девушку Каменная Женщина. Задавит, затопчет невинную душу.
Во дворе послышался шум, голоса, хлопнула дверь господского дома. Хоборос словно ветром сдуло. Боккоя заморгала глазами от удивления — никогда не думала, что дородная госпожа может быть такой расторопной. Она потихоньку подалась вслед за Хоборос в покои. Госпожа так яростно грохнула за собой дверью, что та отскочила назад. Через широкую щель Боккое было слышно каждое слово.
— Где шлялся? — с зловещим присвистом выдохнула Хоборос.
— У батюшки, а что?
— У батюшки?
— Ну да. Проиграл ему два рубля. Жадный старик был на седьмом небе, — засмеялся Василий.
«Слава богу, слава богу… Раз в жизни соврать задумала — не пришлось… — с облегчением вздохнула старая, осторожно отступая назад. Она забежала в юрту и накинула телогрейку. — Надо предупредить Нюргуну, что тетка сердита».