День за днем перебирала она в памяти всю свою недолгую жизнь. В детстве она мечтала поскорее вырасти, чтобы не зависеть от жестокой тетки, чтобы свободно распоряжаться собой. Прошли годы, и вот она — вполне взрослый человек, а желанной свободы все нет и нет. Неужели так будет вечно? Неужели таков удел женщины — в детстве бояться тех, кто тебя кормит, взрослой — того, кто вздумает тебя купить?
Все женщины, которых она знала, страдали. Бог знает какие думы навещали бессонными ночами голову старухи Боккои, похоронившей мужа и детей. А разве легче жизнь Варвары оттого, что ее муж — полуидиот Ланкы — жив? Страдала Мироновна от пьянства и самодурства своего лекаря, уславшего неведомо куда единственного сына. Погибла на заре жизни Туллукчана…
Только одна женщина из всех известных Нюргуне ни от кого не зависела. Это была ее тетка, Хоборос. Ее никто не истязал, наоборот — она истязала многих, потому что была ' богата. Так что же, главное — богатство? Может, лучший выход — действительно стать женой торгаша?
Нет… нет… только не это.
Так ли уж счастлива была Хоборос, не только хозяйка, но и рабыня своего добра? Как это, должно быть, противно — трястись над каждым снопом ржи, над каждым теленком, над каждым рублем!
Как, должно быть, ужасно жить с человеком, вызывающим омерзение!
Но что же делать? Что делать? Если отказать Атласову, когда еще подвернется случай вернуться домой! Что ждет ее здесь? Вечная борьба за жизнь, за честь? Прощайте мечты о Василии, о свете знаний, о том просторном мире, дверцу в который приоткрыли ей книги.
Мысли путались в голове. Ясно было одно: пришла пора самостоятельных решений. От того, на что решиться она сейчас, зависит все.
Довольно быть игрушкой в руках судьбы. Человек сам должен быть кузнецом своего счастья — так прочла она в одной книге.
Нюргуна еще раз взглянула на купца. Распростертый на полу страшной силой алкоголя, он казался тщедушным и слабым. Не верилось, что в этом жалком теле таилась хватка матерого хищника, способного на что угодно ради барыша.
Что, если просто попросить его взять с собой за плату? Он жаден, согласится. Но где взять деньги?
А ее украшения? Как мало их уцелело!..
Согласиться-то он, пожалуй, согласится. И возьмет с собой. Но что потом? «Помни о сказке, Нюргуна!»
Нюргуна на цыпочках прошла на другую половину дома.
— Мироновна, — осторожно позвала она, потрогав плечо старухи, — проснись, прошу тебя…
Мироновна, кряхтя, приподнялась на постели.
— А я и не сплю, признаться. Прошел сон из-за этих иродов. А ты что же не ложишься, милая?
— Я думаю… думаю… ничего не могу придумать. Посоветуй, Мироновна. Будь вместо матери…
— И думать нечего. Не верь прощелыге этому! Он тебе не пара.
— Я не об этом. Я совсем замуж не пойду. Но мне в Кыталыктах вернуться надо… Да и твой хлеб даром есть не хочу.
— Что ты! Не говори об этом. Не должен человек человека в беде бросать.
— Все равно… Все равно когда-то надо домой. И как бы я ни хотела, все равно придется кому-то довериться. Этот купец — человек слабый, неужели я с ним не справлюсь?
— Всей подлости таких людей не угадаешь.
— Вот потому… прошу тебя, Мироновна: я видела у тебя много разных ружей. Помнишь, ты сама показывала? Там было такое маленькое ружье, меньше локтя.
— Пистолет, что ли?
— Ну да. Подари мне его.
Старуха испытующе взглянула на Нюргуну.
— И ты не побоишься нажать курок?
— Может, и побоюсь. Но пусть он будет у меня.
Мироновна тяжело прошлепала в угол, открыла комод. В ее руке блеснула синевой вороненая сталь.
— Смотри же, — сказала она, подавая пистолет. — Не бойся в нужную минуту выстрелить. Но и от страха не стреляй. Пули — не игрушки.
Нюргуна порывисто обняла и поцеловала старуху. Потом она осторожно обошла пьяных и спрятала пистолет под подушку. Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд и резко обернулась. Это поднял от стола голову Буокай.
— Эх, погуляли, — пробормотал он, ощупывая голову. — А ты, дочка, уже на ногах? Рассвело, что ли?
— Светает, — шепотом отозвалась Нюргуна, чтоб не разбудить купца и лекаря.
Буокай встал и заковылял к окну. Прилепив лоб ко льду, он несколько минут постоял в такой позе, затем повернулся к Нюргуне.
— Уж ты не сердись, дочка. Перебрал на радостях. Твой человек прибыл, как не выпить.
— Это не мой человек. Совсем другой, — сказала Нюргуна.
— Не твой?… А ты говорила…
— Не важно, отец, что я говорила и что вышло на самом деле. Я все равно еду с ним. Тише, — предостерегающе подняла она руку, заметив, что Буокай расплылся в улыбке. — Ты не так меня понял. Я поеду с ним просто, как попутчица, ясно? Ты скажи ему: у меня дочка гордая, ей понравиться надо. Поедет с тобой на родину. Придешься по сердцу — выйдет за тебя, без всякого калыма, не сойдетесь- заплатит за дорогу серебром.