— Дождешься, Аныс. Вернется. Если ждешь — вернется. Обещал вернуться?
— Обещал…
Дрова давно прогорели, суп не закипал — девушки о нем забыли. Обе с грустью смотрели в утоптанный глиняный пол, думая каждая о своем.
— Говоришь — больше некому? Почему?
— Так ведь тайну золота никто не знал. А ему Боккоя выдала. Я сама при том была, только не поняла. Вот уж кого мне жаль до слез, так это старушку нашу. Как сгинула ты, вся извелась. Во сне кричала. Себя кляла. Мол, скажи она тебе, где хозяйский клад, ты б с Василием убежала, жива была бы, счастлива. Умирать стала — приказывает: «Найди хозяина, приведи». Он в ту пору в соседнем наслеге скитался. Привела я его. Боккоя всего-то три слова — старый амбар, угол… И умерла. Я ничего не поняла. Ну, а хозяин умнее меня.
Нюргуна закрыла глаза. Как живая встала перед ней Боккоя — вечная хлопотунья, раба и наперсница Каменной Женщины. Ничего у нее не было своего — как помнит Нюргуна, о чужом пеклась. Это ее добрые руки выпестовали и Нюргуну. «Вечная память тебе, славная женщина, жертва могущественных Таскиных, вечная память тебе и любовь!..»
— Она тоже не верила, что ты погибла. Может, надеялась, что с золотом Василию легче будет найти тебя. Искал ли?…
Нюргуна не откликнулась. Откуда ей знать? Аныс истолковала ее молчание иначе.
— Вот и я так же думаю. Если б искал, отыскал бы! Зачем ему стараться. С золотом и без тебя обойдется.
— Ты, Аныс, все никак простить ему не можешь. Не пойму — чего?
— Как — чего? Да не будь его, вся твоя жизнь иначе решилась бы. Быть бы тебе наследницей, настоящей большой хотун. А так — имя одно. Как насмешка!
— Не расстраивайся. Нынче таким хозяевам, как Хоборос, не сладко. Беспокойно им. Царя сбросили — не за горами день, когда и их попросят убраться. Очень скоро случи-чится это, Аныс!
— Вижу, и ты расхрабрилась, как Беке. А заявись сюда князь Федор — что скажешь ему? У кого богатство, того и сила.
— Чужое это богатство! Награбленное!
— Известно, награбленное. Да не отнимешь.
— Верно, девка, толкуешь! — раздалось от порога.
Нюргуна и Аныс в смятении взглянули друг на дружку.
В юрту, тяжело отдуваясь, ввалился — плечистый тучный мужчина в фуражке с околышем.
— Князь Федор! — потерянно прошептала Аныс.
Нюргуна в упор разглядела вошедшего. Наслежный князь изменился мало. Может, прибавилось седины в бороде, да в полумраке юрты не разглядеть. Как умудрился подкрасться так незаметно? Не пешком же явился? Долго ли подслушивал?
— Не отнимешь… — повторил князь слова Аныс, по-хозяйски усаживаясь за стол. — Налей-ка чаю, девка. Вроде ночь, а такая духота.
Аныс покорно направилась к камельку, где на железном крюке висел остывший чайник.
— Значит, так оно и есть: явилась! Мне говорят, а я не верю.
Нюргуна удивилась: кто ее видел? Сама она в Кыталыктахе не видела никого.
— Ну, где была?
— Где б ни была, теперь я здесь.
— Ты что, дерзить надумала, что ли? Отвечай внятно и ясно. Я наслежный староста, тебе известно? Обо всех, кто приходит — уходит, по начальству должен докладывать. Посторонних в наслеге нам не надобно.
— Я не посторонняя. Я здесь жила.
— Да сбежала, как мать твоя когда-то. Какой вернулась — кто знает?
— Мать моя не убегала, ее принудили уйти. И я не по своей воле Кыталыктах оставила.
— Чья же воля была?
— Послушай, князь Федор.
Что ты все меня допрашиваешь? Пора уж и мне у тебя кое-что спросить.
Нюргуна старалась говорить как можно спокойнее. Голос ее окреп. Князь вздрогнул, и Нюргуна поняла, что не так уж уверен в себе этот самодовольный сытый человек, что за грубым напором он прячет досаду и растерянность, вызванную ее появлением. Не зря же так заторопился убедиться, действительно ли пришла она. Утра дожидаться не стал!
— По какому праву ты захватил землю и скот моей тети?
Князь набычил голову:
— Тебе, что ли, отчет давать буду?
— Именно мне. Ты захватил мою землю и скот.
Князь деланно захохотал.
— Ишь ты! Твое! Когда ж ты всем этим владела?
— Так ведь и ты не владел.
— Я прямой наследник Таскиных! Всем известно, что моя бабка была из рода Таскиных. Их род кончился, значит, добро их — мое!
— Я Таскина.
— Ты?! Да кто тебе сказал? Ты вообще неведомо кто. Кто твой отец, кто твоя мать? Ты же подкидыш! Подбросили тебя из другого наслега. Разве не знаешь? Разве покойница не говорила тебе об этом?
— Ты, князь Федор, когда-то и о моей матери на суде то же самое говорил. Всю жизнь одно и то же лжешь. А, князь? — Она чувствовала, что действует правильно, что каждое слово бьет князцу не в бровь, а в глаз — одутловатое лицо наслежного старосты побагровело. — Тот суд поверил тебе.