Дверь в обитель главы секты распахнулась, и перед нами возникло чудо природы. Раскрасневшаяся блондинка с косой до попы, вырезом в простом платье не особо скрывающим потрясающую высокую грудь, замерла на нижней ступени. Голубые огромные глаза округлились при виде меня.
— Здрасте, — выдавил я почему-то краснея под ее сжигающим и пожирающим взглядом.
— Доброго дня, Полина Захарьевна, — пробормотал Митька, прячась за мою спину.
— Здравствуй, Митрофанушка, — пропело женское чудо природы, продолжая сверлить меня взглядом. — А что у нас Собрание не для всех? А, Никифор Иваныч?
Я с трудом отлепил от нее взгляд, посмотрел на Митьку: мол, скажи чего-нибудь.
Он кивнул.
— Так вот мы и спешим!
— Ага, спешим, Полина Захаровна! — повторил я, делая шаг к подвалу.
Она шагнула наперерез, встала вплотную. Тепло и мятный аромат обдали меня как облаком, я прижался к косяку. Она провела теплой рукой мне по волосам, щеке, прошептала.
— Только не Захаровна, Никифор Иваныч, а Захарьевна! — ее пышная грудь была в сантиметре от меня, от ее дыхания дрожали ресницы. — Что у нас, Митрофанушка, учитель еще не в себе, раз взял тебя с собой?
Митька, слава ему, оттянул меня от гипнотического взгляда этой бестии на лестницу, закрыл собой.
— Все хорошо у нас, Полина Захарьевна, — сказал он, — Оклемается к вечеру, край к завтрему!
— К завтрему! — повторил я.
Полина протянула грациозно руку, задела пальцем кончик моего носа.
— Ой, смотри, Никифушка, допрыгаешься! Меня Кондрат давно замуж зовет, а я вот, как дура, все от тебя слов приятных жду! — она театрально вздохнула, выпорхнула, исчезла из вида. С улицы услышал ее звонкий голосок: — Да видно не дождусь!
Как только парализующий взгляд блондинки отпустил меня, я развернулся и неловко зашагал по лестнице.
На середине пути я остановился, повернулся и спросил у Митьки шепотом.
— Это что за чудо такое колдовское?
— Так это Полина, невеста Ваша, Никифор Иваныч, — ответил он, улыбаясь. — Что и ее не помните?
Я нервно замотал головой.
— Ха! — усмехнулся Митька. — Видать крепко Вас долбануло, раз первую красавицу в общине из памяти вышибло!
Я вытер пот со лба, продолжил спускаться.
Ну, надо же, первая красавица! И моя невеста!
Хотя, стоп! Ведь не моя, а этого везунчика Никифора.
Но тогда почему меня так в пот бросило? Или что-то от Никифора во мне все же есть?
Ошалевший от еще одной новости, я продолжил медленно спускаться. Голоса, жарко обсуждающие что-то, нарастали. Может, мне как раз кости промывают? Но, ступив в небольшое, душное помещение с низким давящим потолком, озаренным несколькими лучинами, услышал.
— …как у тебя, Поликарп Игнатьевич, обстоят дела с оружием? — спрашивал крепкий мужик во главе стола, поглаживая аккуратную белую бородку.
Перед ним на столе лежал толстый открытый журнал, на краю горела лучина. Он перебирал пальцами палочку, заменяющую карандаш. Слева чуть позади, привалившись к стене, понурив голову, дремал древний усохший старик, откровенно похрапывающий в жидкую длиннющую бороду. Лицом к председателю собрания и спинами ко входу на длинных в четыре ряда лавках сидели около двадцати человек, в основном мужики.
Я остановился в дверном проеме в тот момент, когда со второго ряда поднялся знакомый мне бородатый гигант Поликарп, кашлянул в кулак, прогремел.
— С оружием все хорошо, Захарий Панкратович! Копья и стрелы заготовлены в достаточном количестве. Сегодня к вечеру закончим еще четыре самострела.
— Маловато будет, — сказал Захарий. — Надо бы с запасом. Сколько нынче выродков по лесу шляется, мы не ведаем. Карыч, конечно, предоставил нам кое-какую информацию, но, сами понимаете, она ведь только приблизительная.
— Так оно так! — согласился Поликарп.
Я повернулся к Митьке, шепнул на ухо:
— А этот Захар случаем не папаша Полины?
— Он самый, — кивнул Митька.
Опа-на! Вот так влип этот Никифор. Динамит дочку главы поселения. Ну, крепкий орешек… и совсем безумный!
Тем временем Захарий продолжал:
— И еще с пулями, насколько я знаю, не все хорошо, да?
Поликарп, как нашкодивший пацан, опустил взор, почесал затылок, помялся.
— Это да, Захарий Панкратович! Железное дерево кончается, надобно в Лес идти. Мы, конечно, накатали сколько могли пуль…
— Сколько?
— …Э, сотни две точно есть…
— Это же только пару раз отбиться от отряда в десяток выродков!
— Да я знаю. Поистратили дерево на мотыги. Овощники опять попереломали все. Идти надобно в Лес. Сегодня вот собирались…
— Сегодня нельзя! — обрезал Захарий. — Выродки близко, наверняка засаду устроили.
— Может через реку пробраться!? — выкрикнул кто-то с места, подняв руку.
— Ага, а там засады не может быть? — оборвал его сосед. — Они хоть и выродки, но не тупые!
— Я согласен с Амбросием Варламовичем! — сказал глава. — А к тебе, Пархом Кастрамич, другой вопрос будет!
Пархом, как ответчик, поднялся, оправил широкую рубаху на необъятном животе.
Захарий продолжил.
— Сколько медовухи вчера с Никифором Иванычем выпили?! — пророкотал глава и хлопнул ладонью по столу.
— Да нисколько! — провопил Пархом, воздев руки к потолку, затряс брюхом. — Наговор это все! Я и не был у него вчера! Боги свидетели!
— И я! — крикнул за моей спиной Митька. — Захарий Панкратович, я был у Никифора Иваныча весь вечер, мы молекулярную биологию повторяли! — и выступил вперед меня, выйдя из тени и оказавшись в бледных отблесках натуральной подсветки. Со спины рыжая копна волос вспыхнула костром.
Ну, Митька загнул — молекулярную биологию! Что, серьезно, что ли? Видимо да, судя по молчаливой реакции зала.
Чувствую, пора и мне показаться. Встал рядом со своим учеником, проговорил как можно тверже и увереннее.
— Напраслина это, Захарий Панкратович! Не пил я! И Пархом Касторович не при чем! Биологией весь вечер занимались, точно! И спать рано лег!
Захарий заулыбался, поднялся с места. Старик рядом с ним поднял голову, блеснул щелками глаз из-под густых белых бровей. Все сидящие спиной обернулись.
— Ну, наконец-то! — произнес Захарий. — Рад, что жив-здоров учитель наш!
Все поддержали его радостным гомоном, хлопками. Только Поликарп пробасил.
— Слышите! Он его Касторовичем прозвал! И вот так во всем у него нынче! Заговаривается! Это не к добру!
Все примолкли. Захарий, почесал бороду, окинул всех взглядом. Обратился к нам с Митькой.
— Да вы садитесь, и ты Митрофан, коли пришел. Понимаю, любимый ученик решил помочь учителю. Похвально.
— Я только слегка, — сказал Митька. — Он нормальный, оклемается!
— Никто и не сомневается, Митрофан. Я сам вижу, что все у него хорошо. Ты сам-то что скажешь, Никифор Иваныч?
Сорок глаз уставились на меня. Я надеялся, что в полумраке подвала не так заметна будет выступившая обжигающая краска на щеках.
— Все проходит! И это пройдет! — ляпнул я первое, что пришло в голову.
Но все одобрительно зашумели. Видно, и для Никифора такие перлы не в новинку.
Я заметил, как Захарий глянул через плечо на старика. Тот еле заметно кивнул и, как мне показалось, криво улыбнулся. Хотя за густой бородой его тонкие сморщенные губы точно так же могли исказиться от старческой боли.
— Ну, Поликарп Игнатьевич, — сказал Захарий, усаживаясь на свое место, — разве не узнаешь нашего доброго веселого учителя в речах его?
— Узнаю, — пробурчал Поликарп и тяжело опустился на лавку.
— Вот и славно, — резюмировал председатель, опустив взгляд на записи в журнале. — А теперь продолжим…
Но тут раздался скрипящий голосок из другого, темного угла комнаты. Я сразу понял кто это. Отвратительней голоса я еще не слышал.