— Что тебе снилось? — обеспокоенно спросил он.
А я не мог выдавить ни слова. Я сжимал его в своих объятиях и содрогался в беззвучных рыданиях, уткнувшись в его плечо.
Этот страшный сон заставил меня снова подумать о том, как быть людям, которые не являются взаимными родственными душами друг друга? Один спасает другого, а его самого должен спасать кто-то третий. Это ведь то же исключение, что и такое, при котором смерть начинает следовать за тобой уже тогда, когда у тебя остаётся две метки. Что, если мой несчастный Сергей — один из таких? Что, если ему не суждено спастись, даже найдя того, кому он предназначен? Был бы он расстроен, зная, что будет вынужден безвозмездно отдать любимому свой последний шанс на спасение? А смог бы я так поступить? Над последним вопросом я даже не думал: смог бы. Значит, и Сергей тоже, потому что я знаю, что он гораздо более благородный человек, чем я.
Должно быть, этот сон приснился мне из-за того, что, едва оказавшись в постели, я погрузился в размышления о нашем с Сергеем визите к моим родителям и последующем отправлении сюда, в Париж. Здесь время не тянется так, как в Доме для умирающих душ, но отчего-то меня совсем не тяготит оставшаяся привычка раз в несколько дней писать подробные заметки о прошедших событиях.
А ведь событий накопилось множество! Наш побег совершился удачно. Не успел я сказать отцу и слова кроме приветствия, как мы с Сергеем уже сидели в автомобиле, и я твердил, что уже пообещал всем, кому было до этого дело, вернуться в скором времени, а также поблагодарил за прекрасное содержание от имени отца. Он выглядел уставшим и потому, должно быть, без сопротивления забрался в машину и сказал водителю уезжать. И едва это случилось, я почувствовал себя настолько одурманенным ароматом свободы, что даже и не подумал оглянуться, чтобы понять, заметил ли кто-то нас. Сергей был задумчив и тих — я решил не беспокоить его, к тому же, что мы могли сказать друг другу сейчас, когда нельзя раскрыть ни одной тайны?
По прибытию домой я бросился в объятия матери и представил ей Сергея как своего близкого друга. Отужинав, мы легли спать в разные комнаты и только на следующий день смогли воссоединиться и откровенно поведать друг другу о своих радостях и переживаниях. Сергей сказал, что возмущён тем, что нас так и не попытались остановить, что моя мать — прекрасная женщина и что кровать, где он спал этой ночью, была жёсткой и заставила его проворочаться всю ночь. Зная, что та кровать едва ли не самая комфортная в доме, я предположил, что что-то другое не давало Сергею заснуть и, спустя несколько минут осторожных расспросов, выяснил, что был прав.
То, что я узнал, должно было повергнуть меня в шок, но всё, что я испытал — это успокоение. С ужасом в глазах, едва не заикаясь, Сергей признался, что в последний момент перед тем, как я сообщил, что нам пора идти к моему отцу, он поцеловал Лизу, тем самым «убив» её. Это слово я беру в кавычки в знак своего несогласия с тем, что в данной ситуации уместно именно оно. Я убеждён, что правильнее сказать: «даровал освобождение». Я желал горячо любимой мной Лизе найти родственную душу и прожить долгую счастливую жизнь, но, понимая, что этому не суждено произойти, надеялся на то, что она умрёт тогда, когда её мучения ещё не станут невыносимыми. Я не могу передать своей скорби словами, однако такой печальный исход был предрешён. Судьба жестоко обошлась с этим созданием, Богу не будет прощения за это, но я верю, что сейчас там, на небесах, он держит её в своих объятиях, как родную дочь, и просит не злиться на него.
Сергей не стал вдаваться в подробности, объясняя произошедшее, но я, зная его, могу поклясться, что сделано это было из побуждений милосердия, а, быть может, и по личной просьбе девушки. Я не понимаю, почему он считает себя убийцей. Подумать только! Он пожертвовал своим предпоследним шансом на спасение ради избавления от страданий несчастного ребёнка! Я сказал, что ему нужно начать уважать волю этого, как он сам некогда выразился, «взрослого человека», хотя бы после смерти, а Сергей лишь начал более прежнего считать себя ужасным, так как не догадался об этом сам. Я восхищаюсь им и считаю этот поступок ничем иным, как проявлением благородства. Через несколько дней он, наконец-то, смог отпустить свой, как он считал, грех.
Отец предложил нам присоединиться к нему за охотой на кроликов, затем пойти плавать на озеро, потом поехать в усадьбу его сестры, но ни одно из этих предложений не было принято: мы с Сергеем только что решили как можно скорее отправиться за границу, а именно во Францию, в Париж, который мы давно хотели посетить. Было решено этим же вечером покинуть страну.
До этого времени мать успела высказать мне искренние соболезнования по поводу кончины Маши, что некогда была моей невестой, и того, что и мне осталось недолго. Отец молчал. Может быть, он был разочарован во мне, может быть, обижен на то, что я не остался надолго. Мать дала мне несколько пузырьков с лекарствами, которые, по её словам, могли бы мне помочь при ухудшении самочувствия, и вручила большую сумму денег в дополнение к моим собственным сбережениям. «Я знаю, что мы можем больше не увидеться. Ты тоже это знаешь и, конечно же, хочешь, чтобы ты и твой друг провели остаток жизни так, чтобы ни о чём не жалеть перед смертью. Тебе не повезло, сынок, и всё, что я могу сделать — это помочь тебе забыть об этом», — сказала мне мама, и я едва не расплакался, когда понял, что действительно этот день в родительском доме может оказаться последним.
Позднее к нам присоединился Сергей. Он не понимал, как вести себя с моей матерью, поэтому просто был собой и очаровал её до глубины души. Он говорил о Париже, а она — о женщинах, любви и том, что, быть может, сама судьба ведёт нас во Францию, где много прекрасных дам. Мы с моим другом, неловко смеясь, переглядывались, и мама думала, будто причина этого — то, что мы и сами неоднократно рассуждали о девицах. Знала бы ты, матушка, что все твои пожелания нам найти свою любовь сбылись ещё перед тем, как появиться в твоей голове! Позже наступило долгое прощание и утомительная дорога.
Здесь, в Париже, мы провели три дня, с утра и до вечера разглядывая достопримечательности и просто прогуливаясь по улицам, наслаждаясь обществом друг друга. Прекрасный город этот Париж! Сергей рассказал много интересных событий из его истории. В особенности его увлекают революции: в каких ярких красках мне было о них рассказано! После этого становится тяжело воспринимать Францию как Россию, страной исключительно большой красоты и стати. Если Россия — место безропотного служения негласным порядкам, то Франция имеет гордую свободолюбивую душу, а тело её прекрасно, но покрыто безобразными шрамами. А ещё здесь не преследуют за те преступления, к которым относится и наша с Сергеем любовь, признанная в России безнравственной.
Затем Сергей захотел покоя и я испугался, будто это из-за того, что он плохо себя чувствует, но потом понял его желание оказаться в уединённом месте, где нет посторонних глаз, и мы поселились в небольшом домике с таким же небольшим, но удивительным цветущим садом. Прислуга была нанята приходящая, и поэтому двадацать три часа в сутки здесь нет никого, кроме нас двоих. Кажется, уют этого места смог действительно сделать нас счастливыми. Тёмная печать злобы на судьбу сошла с лица Сергея, и он, забыв обо всём плохом, стал ещё прекраснее, а я влюбился в него ещё сильнее. Наверное, скоро часы моей жизни станут настолько наполнены счастьем, что я совершенно забуду про этот журнал.