— А помните, Леонид Ильич, как вели себя американцы во время индо-пакистанского конфликта?
Брежнев очень эмоционально отреагировал, сказал о политике США что-то резкое и вдруг как-то сразу погас, «выключился», — это с ним после болезни все чаще случалось. А через минуту сказал:
— Ну, вы спорьте, а я пойду к себе.
На этом спор и закончился.
Хотя США отреагировали на развитие событий негативно, это до поры не привело к видимым последствиям. Ведь снижение уровня доверия не так легко сразу заметить. Что касается самой Анголы, то поначалу могло показаться, что цели достигнуты — к власти пришла МПЛА, у страны вроде бы появилось стабильное правительство, был открыт путь к ее самостоятельному развитию. Казалось также, что кубинские войска в Анголе долго не задержатся. Едва ли можно было тогда предполагать, что им придется оставаться там, вести бои, нести потери еще полтора десятка лет. Не говорю уже о моральных издержках, обычных для такого рода войн, включая коррупцию части тех, кто воинским контингентом командовал.
К сожалению, я оказался прав. Ангола открыла целую серию аналогичных акций. Мы смело зашагали по этому накатанному пути, на деле же — по ступеням эскалации: Эфиопия, Йемен, ряд африканских стран, наконец, Афганистан.
Кульминацией стал, конечно, Афганистан.
Допускаю, что из четырех человек, принявших решение, двое не предвидели его последствий (Брежнев из-за болезни, Устинов из-за политической ограниченности). Но как могли совершить такую ошибку Громыко и особенно Андропов, этого я не в силах понять.
Впрочем, раз уж мы встали на путь силовых вмешательств, подталкивания событий военной рукой, так и должно было продолжаться вплоть до крупной неудачи, провала, как это было с американцами во Вьетнаме. И может быть, приходила мне потом шальная мысль, именно то, что мы увязли в Афганистане, помогло удержаться от вмешательства в Польше в 1980 году? А такое вмешательство привело бы к поистине катастрофическим последствиям.
Подводя итог, скажу: политикой военных вмешательств и «полувмешательств» в дела ряда стран мы во второй половине 70-х годов создали себе репутацию экспансионистской державы, сплотили против себя многие государства и нанесли сокрушительный удар по разрядке. В те же годы беспрецедентными темпами развернулось военное строительство; с полной силой, азартно мы включились в гонку вооружений. И все это в условиях разрядки, начинающей приносить первые результаты, да еще перед лицом растущих экономических трудностей.
Логическому объяснению это не поддается. У меня только один ответ на вопрос о главной причине бед.
Полная бесконтрольность, всевластие военно-промышленного комплекса, набравшего силу и влияние и ловко пользующегося покровительством Брежнева, его слабостями и тем, что он не очень хорошо понимает суть проблем. А военные имеют монополию на «ухо» руководства, только они разъясняют и обосновывают ему свои программы. Конечно, я далек от того, чтобы винить одних только генералов, адмиралов и генеральных конструкторов, — отсутствие должного политического контроля над руководством вооруженными силами и военной промышленностью имело более глубокие корни в политической истории страны, отсутствии демократических институтов.
Брежнев, судя по всему, с самого начала видел в военных очень важную основу своей власти. И уже поэтому старался давать им все, что они просили. Под стать Брежневу вел себя Устинов, при котором военные дела полностью вышли из-под политического контроля. Брежнев ни в чем ему не отказывал, а остальные (в том числе Громыко и, мне кажется, Андропов) опасались, боялись вмешиваться, портить отношения с военными. Немалую роль сыграло и то, что некоторое время Брежнев был секретарем ЦК, отвечавшим за оборонную промышленность, и попал под очень сильное влияние руководителей военной индустрии. Были здесь и чисто сентиментальные нюансы, усилившиеся с возрастом и болезнью. Он особо гордился годами, которые провел на военной службе, считал себя чуть ли не профессиональным военным. И придавал огромное значение всевозможной мишуре, питал пристрастие к воинским званиям и орденам, серьезно подорвавшее его репутацию.
Однако в ряде случаев Брежнев не только возражал военным, но и вступал с ними в конфликт. Так произошло, например, во время принятия решения о договоре ОСВ-1. На Политбюро с возражениями против уже согласованного текста выступил тогдашний министр обороны Гречко, заявив, что как человек, отвечающий за безопасность страны, не может поддержать договор. Брежнев, как председатель Комитета обороны и Главнокомандующий, вполне резонно считал, что за безопасность страны отвечает прежде всего он, и настоял на положительном решении Политбюро, резко выступив против Гречко. Позднее Брежнев рассказывал группе товарищей в моем присутствии, что Гречко приезжал к нему извиняться. Брежнев — так, во всяком случае, он рассказывал — заявил:
— Ты обвинил меня в том, что я пренебрегаю интересами безопасности страны, на Политбюро, а извиняешься с глазу на глаз.
Во время визита Форда в конце 1974 года, когда обсуждались общие рамки договора ОСВ-2, у Брежнева тоже был длинный, очень острый и громкий спор с военным руководством по телесвязи «ВЧ». Об этом я знаю как от наших участников, так и от американцев, рассказавших, что в решающий момент обсуждения советский лидер выставил всех из кабинета и чуть не час говорил по телефону, да так громко и эмоционально, что было слышно даже через стены и закрытые двери.
Во второй половине 70 — начале 80-х годов развернулась беспрецедентная пропаганда милитаризма, беззастенчивая спекуляция на священной для советских людей теме Великой Отечественной войны. Мемуары, поток псевдохудожественной литературы, многосерийные фильмы и телевизионные передачи, строительство громоздких, безумно дорогих монументов, введение в обиход всевозможных церемониалов, почетные караулы, вооруженные автоматами школьники у памятников и солдатских захоронений… И все это не в обстановке нависшей военной угрозы, а в период разрядки.
И еще один фактор, способствовавший подрыву разрядки во второй половине 70 — начале 80-х годов, — болезнь Брежнева. Когда серьезно и долго болеет лидер страны, так серьезно и долго, что раз за разом прокатывается волна слухов о его близящейся кончине и возможных преемниках, очень большую власть забирает высший эшелон бюрократии. В том числе военный.
Мне кажется, будь Брежнев в нормальном состоянии, он не дал бы, например, согласия строить Красноярскую радиолокационную станцию. Тем более что Министерство обороны, вносившее вопрос «наверх», не скрывало, что ее местоположение нарушает договор ОСВ-1 (которым Брежнев, кстати, очень — и по праву — гордился).
В последние годы жизни Брежнева на решения военных, по существу, некому было и жаловаться. Делались прямо-таки невероятные нелепости — скажем, своего рода помешательство с устройством нашей гражданской обороны, огромными затратами на нее, вызвавшими очередной приступ военного психоза в США.
В конце 70 — начале 80-х годов мы, по существу, участвовали в размонтировании разрядки, помогли ее противникам в США и других странах НАТО начать вторую «холодную войну». Мало того, наша внешняя (как, впрочем, и внутренняя) политика в эти годы оказала заметное воздействие на расстановку политических сил, укрепила позиции правых и крайне правых в США и ряде других западных стран.
Словом, к 1982 году наша внешняя политика пришла с весьма плачевными результатами. Вовсю бушевала «холодная война», гонка вооружений достигла невиданной интенсивности.
Перелом к худшему в развитии экономики поддается точной датировке. Восьмая пятилетка была успешной. С девятой начался упадок.
Было ли это неожиданностью?
В общем, нет. Ни для специалистов, ни даже для части руководства. Дискуссии по проблемам экономики шли с начала 60-х годов. Из них родилась реформа. Несмотря на успех восьмой пятилетки, на XXIV съезде был, как известно, поставлен целый ряд принципиальных вопросов экономического характера. О том, что исчерпаны экстенсивные факторы роста и надо переходить к интенсивным, о необходимости повысить роль экономических рычагов и улучшить управление хозяйством. Был даже изложен в виде довольно прозрачного намека план серьезного сокращения числа министерств.