Брежнев, для которого, судя по его реакции, это было новостью, спросил: «Кому звонить?» Мы, посовещавшись, сказали: лучше всего, наверное, Гришину, который был председателем партийной комиссии, тем более что и директива о проведении партсобрания исходила из МГК. Сделав знак, чтобы мы молчали, Брежнев нажал соответствующую кнопку. Тут же в аппарате раздался голос Гришина: «Здравствуйте, Леонид Ильич, слушаю вас».
Брежнев сказал, что до него дошло (источник он не назвал), что вокруг ИМЭМО и Иноземцева затеяно какое-то дело, даже создана комиссия по расследованию во главе с ним, Гришиным. А теперь намереваются посмертно прорабатывать Иноземцева, разбираться с партийной организацией и коллективом. «Так в чем там дело?»
Ответ был, должен признаться, такой, какого мы с Бовиным, проигрывая заранее все возможные сценарии разговора, не ожидали. «Я не знаю, о чем вы говорите, Леонид Ильич, — сказал Гришин. — Я впервые вообще слышу о комиссии, которая якобы расследовала что-то в институте Иноземцева. Ничего не знаю и о партсобрании».
Я чуть не взорвался от возмущения, но Брежнев, предупреждающе приложив палец к губам, сказал Гришину: «Ты, Виктор Васильевич, все проверь, если кто-то дал указание прорабатывать покойного, отмени, и потом мне доложишь». И добавил несколько лестных фраз об Иноземцеве.
Когда он отключил аппарат, я не смог удержаться от комментария: никогда не думал, что члены Политбюро могут так нагло лгать Генеральному секретарю! Брежнев только ухмыльнулся. Возможно, он считал такие ситуации в порядке вещей. Нас с Бовиным обуревали смешанные чувства. С одной стороны, мы были рады, что удалось предотвратить плохое дело. А с другой — озадачены ситуацией наверху и моральным обликом некоторых руководителей, облеченных огромной властью.
Думаю, из сказанного выше уже понятен главный «секрет» поразительного взлета Брежнева и столь долгого пребывания его на самой вершине власти. Это — в дополнение к счастливой случайности (человек в правильный момент оказался на правильном месте) — отсутствие сколько-нибудь достойных соперников. Рискнул бы даже сказать так: общий уровень и облик окружающих (имеются в виду, конечно, лишь те, кто находился достаточно высоко, чтобы претендовать на власть) были такими, что на их фоне Брежнев, при всех своих очевидных недостатках, выделялся определенными, пусть не очень многочисленными достоинствами, которыми либо в действительности обладал, либо ему их, как минимум, приписывала молва.
Одно из этих достоинств видели в том, что он не злой, не жестокий человек. И если сравнивать со Сталиным, а в некоторых ситуациях и с Хрущевым — так оно и было. «Ссылка» в послы или выход на пенсию (персональную) — это не тюрьма, не пытки, не расстрел и даже не исключение из партии и жестокая публичная проработка, которой подвергались противники Хрущева. Правда и то, что это был человек, в общем, простой, даже демократичный. Во всяком случае, в первые годы, когда он еще не разучился выслушивать других, говорить спасибо за помощь, даже вслух признавать, что многих вещей не знает. Он обладал к тому же здравым смыслом, не был склонен к крайностям, скороспелым решениям, хотя потом это хорошее качество обратилось в противоположную крайность — нерешительность и бездеятельность.
Вполне очевидными были с самого начала и многие недостатки Брежнева. Он имел заслуженную репутацию человека малообразованного, весьма ограниченного, не обладающего собственным представлением о многих сферах жизни общества и политических проблемах (хотя в этом отношении был, пожалуй, не хуже, а может, несколько лучше других наших тогдашних руководителей, таких, как Кириленко, Подгорный, Полянский). О культурном уровне и потребностях этого человека даже трудно говорить. Если он что-то читал, то иллюстрированные журналы; предпочтение отдавал фильмам о природе и животных, любил «Альманах кинопутешествий»; серьезные же редко мог досмотреть до конца — одно из исключений, пожалуй, «Белорусский вокзал», который его глубоко тронул.
Но и все это не только не мешало, но помогало головокружительной политической карьере Брежнева. Ибо не меньший, чем некоторые достоинства, «секрет» его силы и политического успеха был в его заурядности, в том, что человек этот был типичен для тогдашней политической элиты. Только такой мог выжить и преуспеть.
Вместе с тем было бы неверно представлять себе его глупцом, примитивным функционером. Это был по-своему очень неглупый человек. И я имею в виду не только хитрость, аппаратную ловкость, без которых он бы просто пропал, не выжил в тогдашней системе политических координат. Нет, Брежнев мог проявлять политическую сообразительность, ум и даже политическую умелость. Например, сразу после октябрьского Пленума ЦК избрал, как мне кажется, очень правильную, выгодную, выигрышную линию поведения.
Начать с того, что он, так сказать, «работал» на контрасте с Хрущевым. Того в последние годы на все лады превозносили. Брежнева поначалу — нет. Тот был очень «видим», все время мелькал — в печати, в кино, на телеэкране. Этот (опять же поначалу) — нет. Не строил из себя «великого человека». Тем, кому доводилось работать над его речами, не раз говорил: «Пишите проще, не делайте из меня теоретика, ведь все равно никто не поверит, что это мое, будут смеяться». И сложные, затейливые места вычеркивал (случалось, даже просил вычеркнуть цитаты из классиков: «Ну кто поверит, что Брежнев читал Маркса?»).
В отличие от Хрущева он вовсе не спешил высказывать по каждому поводу свое мнение — первые годы выжидал, прислушивался и присматривался, словом, вел себя осмотрительно, даже с известной скромностью (во все это трудно поверить, помня «позднего» Брежнева, но поначалу дело обстояло именно так). А уж если с чем-то выступал, то, по возможности, наверняка.
Ну а кроме того, — об этом упоминалось — в аппаратной борьбе Брежнев проявил ум, хитрость и изобретательность. Пусть медленно, но сумел вытеснить, «выжать» из руководства всех своих соперников и недоброжелателей. И без конфликтов и срывов, без кровавых репрессий, как Сталин, и даже без публичного поношения, как Хрущев, обеспечил послушание, покорность и даже страх (к моему удивлению, его боялись, боялись даже Андропов и Громыко, мне кажется, и Суслов). Он очень ловко манипулировал властью, держа каждого на таком месте, на котором, по его мнению, тот был удобен.
В аппаратных играх, в аппаратной борьбе, то есть в реальностях власти и политики, Брежнев отнюдь не был простаком — скорее это был настоящий «гроссмейстер». Не все это сразу поняли, и за свое непонимание им потом приходилось расплачиваться.
В отношении к власти Брежнев был большим реалистом, рассматривал ее традиционно, в политических параметрах, сложившихся при Сталине, когда власть лидера определялась не успехами экономики, уровнем благосостояния народа, популярностью политики руководства и благоприятным общественным мнением, а прежде всего силой, аппаратом принуждения. Он очень заботился о том, чтобы сохранять контроль над армией и КГБ. И сохранял. Не только потому, что с 1967 года во главе КГБ был поставлен лояльный к нему Ю. В. Андропов, а министром обороны после смерти не очень надежного Гречко тоже стал «свой» человек — Д. Ф. Устинов. И в КГБ, и в армии у него были и другие «свои» люди; руководители обоих ведомств об этом знали и вели себя вдвойне лояльно. Брежнев понимал и значение для власти средств массовой информации, особенно Гостелерадио и «Правды», — ими руководили люди, полностью ориентирующиеся на него лично.
Обладал ли он положительными качествами, существенными для общества? По моему убеждению, обладал. Во всяком случае, пока он не заболел, эти качества были очевидны. Для него вовсе не были характерны экстремистские, авантюрные устремления. В своей внешнеполитической деятельности он довольно быстро стал сторонником политики смягчения международной напряженности, улучшения отношений с другими странами, ограничения вооружений.
Политическая умеренность, отсутствие стремления к ужесточению политики, нелюбовь к «острым» политическим блюдам проявлялись и в его подходе к внутренним делам. Притом в условиях, когда многих в руководстве тянуло к такому ужесточению. Он, конечно же, нередко уступал окружению, тем более что в основном разделял образ мыслей своих коллег, и все же во многих случаях амортизировал натиск и удары любителей острых блюд.