Конечно, при всем том человек этот — даже в пору его, так сказать, «расцвета», когда он еще был здоров и относительно молод, не испорчен абсолютной властью, — не обладал качествами руководителя, тем более руководителя великой державы, да еще в столь сложное и ответственное время. Однако альтернативы тогда просто не было или, во всяком случае, ее никто не видел.
Все эти наблюдения относятся к политическим качествам Брежнева в ту пору, когда он был здоров. С началом болезни он очень сильно изменился. Легче поддавался давлению окружающих. И постепенно стал утрачивать всякий контакт с реальностью. Уверен, что заметно убавились и его аппаратная хитрость, и умелость. Мне не раз приходило в голову, что, не сумей он еще до болезни, то есть до 1975 года, консолидировать свою личную власть, ему едва ли удалось бы даже при тогдашних авторитарных политических порядках удержаться на посту руководителя до самой смерти. И совершить или позволить совершить такое количество ошибок, дурных дел и преступлений (вторжение в Афганистан, например, я иначе характеризовать просто не могу), допустить стагнацию во всех областях жизни, разложение, расцвет коррупции.
Теперь коротко о личных чертах Брежнева. Начал бы я тоже с положительного, тем более что посторонним он умел показывать себя именно с этой стороны. В принципе (до болезни — я снова вынужден сделать эту оговорку) Брежнев был не лишен привлекательности, даже обаяния. Он не был жесток и мстителен (хотя, по-моему, достаточно злопамятен). В обхождении умел (и, видимо, любил) выказывать внимание к окружающим. Во многом, особенно связанном с войной и военными воспоминаниями, был даже сентиментален. Друзей своих старых помнил и, как правило, не оставлял без поддержки (которая, правда, нередко опять же перерастала в протекционизм, покровительство бездарным и не всегда честным приятелям). Не любил объясняться с людьми в случае конфликтов, вообще старался избегать неприятных разговоров; поэтому те, кого очернили, оклеветали, не имели возможности не только объясниться, но даже узнать, за что вышли из доверия и попали в опалу.
Мог и удивить. Так, когда бывал в настроении, особенно во время застолья (от рюмки, пока был здоров, не отказывался, хотя меру, насколько я могу судить, знал, во всяком случае, на склоне лет), вдруг начинал декламировать стихи. Знал наизусть длинную поэму «Сакья Муни» Мережковского, немало стихотворений Есенина. Оказалось, что в молодости Брежнев (об этом он как-то при мне сказал сам) участвовал в самодеятельной «Синей блузе», мечтал стать актером. Известная способность к игре, к актерству (боюсь назвать это артистичностью) в нем была. Я иногда замечал, как он «играл» (надо сказать, неплохо) во время встреч с иностранцами.
Были у Брежнева и очень неприглядные черты. Многое шло оттого, что сам он, его семья, его среда в очень большой мере воплощали, олицетворяли в себе мещанство, мещанский склад мысли, психологию и, что существенно, «нутряные инстинкты». То самое мещанство, которое разглядели в выдвигавшихся все больше «совслужащих», мелких и средних (но хотевших забраться повыше) руководителях и администраторах и так умно и беспощадно описали М. Зощенко, а затем И. Ильф и Е. Петров.
Но, повторю, пока Брежнев был здоров, негативные качества — и политические, и личные — были не так заметны. Болезнь притушила, а потом свела на нет многие его положительные свойства. Отчасти, возможно, потому, что он утратил контроль над собой, перестал сдерживать воспитанные всем прошлым и пришедшие из окружения подозрительность, любовь к сплетням, стяжательство, не знавшие границ тщеславие, желание покрасоваться и перед людьми, и перед собой. Уровень его нравственной требовательности к себе, как, впрочем, и к окружающим, становился все ниже. Может быть, болезнь ускорила процесс распада личности.
Много толков, кривотолков, сплетен вокруг его материальных злоупотреблений. Не думаю, что имеет политический смысл затевать посмертное расследование, но нет сомнений: основания для претензий некоторые поступки Брежнева, и особенно членов его семьи, давали. Например, любовь посидеть за рулем автомобиля не была бы таким уж предосудительным «хобби» (он, кстати, имел права водителя-профессионала), если бы он не выбирал самые роскошные заграничные марки, такие, как, например, «роллс-ройс» и «мерседес». Эти машины образовали вскоре целый автомобильный парк. Оставалось только гадать: то ли они принадлежат Брежневу и его семье, то ли они казенные и он просто любит время от времени на одной из них «с ветерком» прокатиться. В зарубежной печати тема любви советского лидера к роскошным автомобилям широко обсуждалась, немало писали и о том, что при встречах на высшем уровне он их одну за другой принимает в подарок.
Был и подаренный Алиевым перстень с бриллиантом, который Брежнев рассматривал перед телекамерой, то есть на виду у всей страны. Было и многое другое в том же роде. Сюда, естественно, добавлялись всяческие вымыслы и домыслы, тоже подрывавшие авторитет власти, авторитет руководства, авторитет партии. А главное — какой все это подавало пример руководителям всех рангов…
Я уже говорил, что в немалой степени на Брежнева влияла его семья. Конечно, не возразишь, если скажут, что сам он не только терпел, но каким-то образом и поощрял дурные нравы и стиль поведения своих домочадцев, прежде всего детей. Наверное, это так. Но я не хочу искать виноватых, а просто констатирую факт: семья, многие из родственников, а также близкие к ним люди, тянувшиеся за Брежневым с Украины, из Молдавии, вообще с мест его прежней работы, дурно влияли на него.
Одним из таких людей был Щелоков. Брежнев отлично понимал, где находятся рычаги власти, и потому на пост министра внутренних дел назначил своего человека. А знал он Щелокова давно и был, видимо, уверен в его преданности. Что Щелоков был человек не только серый, ничтожный, но и аморальный, даже готовый на преступления, сегодня доказывать, наверное, нет нужды. Он мечтал, как говорили, стать председателем КГБ и членом Политбюро. Не знаю, может быть, на каком-то этапе своей болезни Брежнев и уступил бы неистовому давлению приятеля. Но мешало то, что даже тогда большинство руководителей ввергала в ужас эта перспектива. Мне несколько раз доводилось слышать, в частности от Андропова, о том, что он договорился с Пельше и Сусловым, чтобы вместе или порознь со всей решительностью поставить перед Брежневым вопрос о Щелокове, о необходимости одернуть его, остановить его карьеру, а лучше всего — вообще снять. Этот вопрос перед Брежневым ставили — правда, не знаю, насколько решительно: каждый раз дело кончалось ничем.
Самым нелепым, просто анекдотическим было, по моему убеждению, назначение на ответственнейший пост Председателя Совета Министров страны Н. А. Тихонова, малограмотного, бездарного человека (тоже из старых приятелей Брежнева). Вклад в экономический упадок нашего государства он внес немалый. Много ставленников Брежнева было и на других высоких постах — заместителей Председателя Совета Министров, ответственных деятелей Вооруженных Сил, министров (один из них печально знаменитый министр водного хозяйства Н. Ф. Васильев).
Не могу не сказать коротко и о принявшем чудовищные размеры тщеславии Брежнева. Меня поражало, как этот человек, отлично знающий всю наградную «кухню», сам награждавший множество людей, мог придавать орденам и медалям такое большое значение. Это стало почти что помешательством — он забылся, перестал понимать, что награждает себя сам, а подхалимы только подсказывают ему новые поводы, делая на этом карьеру. Притом он не только любил получать награды, по и носил их. Здесь, по-моему, проявлялись наряду с тщеславием патология, болезнь, распад личности, который становился все более очевидным в конце 70 — начале 80-х годов.
К этому же разряду относится и вся история с писательскими «подвигами» Брежнева. Не знаю точно, кто был инициатором затеи, но большую роль сыграли и немало на этом для себя выгадали Черненко, ряд других.
У Брежнева была хорошая память, и он любил рассказывать, подчас довольно остроумно, точно схватывая детали, разные забавные истории. Вспоминал молодость, фронтовые годы, секретарство в Запорожье, работу в Казахстане и Молдавии и т. д. При этом часто повторялся, но никто не подавал вида, что это уже известно, — смеялись, выражали одобрение. А подхалимы не раз говорили ему, что надо все это описать. В конце концов собрали небольшую группу владеющих пером, подчас одаренных людей, предоставили им документы, ну и, конечно, возможность обстоятельно поговорить с очевидцами тех или иных событий или «подвигов» Брежнева. Вся эта затея хранилась в глубочайшей тайне — я узнал о ней случайно, недели за две до появления «Малой земли» в «Новом мире».