— Приходилось где-то читать, что, мол, Мазуров, будучи первым секретарем ЦК в Белоруссии, сам водил «Чайку», а рабочий день начинал с рейдов по магазинам, вокзалу, предприятиям…
— Объезжал, действительно, хотя и не каждый день, но часто.
— А как «обставлялся» быт руководящих кадров?
— Когда я работал в Белоруссии, мы дач не строили. Позже появились и там фешенебельные пресловутые охотничьи домики.
— С каким периодом это совпало?
— С брежневским. Уже в начале 70-х годов вольготно стали жить. Скромнее всегда надо жить руководителям. Если люди это увидят, больше будет доверия и сотрудничества.
— Кирилл Трофимович, когда вы вернулись к активной общественной, политической жизни?
— В 1985-м.
— Как встретили апрельский Пленум ЦК КПСС?
— Как человек, который мечтал о таком пленуме. После своей отставки, если уж говорить напрямую, я был подвергнут определенному остракизму. Все связи оборвались, куда ни обращался, чтобы дали общественную работу, никто не принимал. Все звонки и обращения к бывшим соратникам оставались без ответа. Потом я плюнул, начал писать книжку. О войне и немножко о себе, о своем детстве. Она вышла, не без сопротивления некоторых наших идеологов, в 1984-м.
А в 1985 году пробился к Михаилу Сергеевичу, сказал, что хочу работать. И моя жизнь переменилась…[3]
Советская Россия. 1989. 19 февраля
Николай Месяцев
«Генсека на экране должно быть втрое больше…»
Из интервью журналисту Г. Кузнецову
— Вы были назначены председателем Государственного комитета по радиовещанию и телевидению в связи с переменами в руководстве страны в октябре 1964 года.
— Я узнал о назначении примерно за неделю до октябрьского Пленума ЦК КПСС. Заведующий отделом административных органов ЦК Н. Р. Миронов сказал мне: наверно, Хрущев будет освобожден от обязанностей, как ты к этому относишься? Говорю — поддерживаю. Тогда, возможно, ты пойдешь в Комитет по радиовещанию и телевидению.
Привез меня на Пятницкую секретарь ЦК Л. Ф. Ильичев, представил членам коллегии. И все время, пока шло заседание Президиума ЦК и пленума, я находился там, в комитете, — три дня дома не был.
— Кем вы работали до этих событий?
— Заместителем у Ю. В. Андропова в Отделе ЦК КПСС по связям с соцстранами. К тому времени было очевидно, что Хрущев допускает крупные ошибки в политике. На октябрьский Пленум мы возлагали большие надежды. Верилось, что в обществе получат настоящее развитие демократические начала, новое коллективное руководство будет более последовательно придерживаться курса XX и XXII съездов КПСС, поведет страну вперед. К великому сожалению, эти надежды впоследствии не оправдались.
В чем, кстати сказать, колоссальная ошибка Брежнева? Он в силу недостаточного интеллекта не учел по-настоящему те огромные изменения, которые происходили в мире. НТР, изменения в политической расстановке сил в мире, рост духовного потенциала нашего народа — всему этому не уделялось должного внимания.
— А пропаганда не может быть лучше той политики, которую она обслуживает. Хотя председатель Государственного комитета, казалось бы, должен быть одним из тех советников руководства, которые помогают делать политический выбор.
— Некоторые идеи я пытался довести до руководства. Вот такое, казалось бы, очевидное… Я добивался, чтобы нашему радио и телевидению предоставили право первыми давать информацию о важных событиях. Так, в 1965 году космонавты сели в тайге, их не могли найти сразу. «Надо сообщить, дать хотя бы первичную информацию о том, что ведутся поиски», — говорю я. Двое суток наш эфир молчал. Д. Ф. Устинов возражал особенно активно. И на этом примере я убеждал: западное радио слушают потому, что оно опережает нас в информации. Но брала верх кондовая традиция умолчания.
— Среди ветеранов эфира ходит немало рассказов о том времени. Был, к примеру, подготовлен радиоочерк «О правде», О правде в науке говорили академик И. Тамм и писатель В. Дудинцев, о правде общей и местной — районный газетчик и так далее. Передачу не выпустили в эфир. Ее автор обращается к председателю комитета. Вы собираете в своем кабинете главных редакторов, на магнитофон ставится пленка, идет прослушивание. Передача, видимо, достаточно острая, главные редакторы не решаются дать «добро». Тогда вы говорите: «Передачу в эфир, но без Дудинцева». Было такое?
— Подобных историй десятки. Конечно, поддержка смелых передач была возможна до известных пределов. Фамилия Дудинцева находилась среди тех, чье появление в эфире или в печати было в то время невозможно в принципе. Но я не имел права и не хотел ни на кого ссылаться…
Не смог я поддержать и своего товарища Бориса Фирсова, возглавлявшего Ленинградское телевидение. Знаете эту историю?
— Шла прямая передача из Ленинграда. «Круглый стол» — сейчас самый распространенный, а тогда самый опасный жанр. И вот писатель В. Солоухин высказывается, что не худо бы вернуть исконные названия поволжским городам. Это вызывает немедленный гнев на высшем уровне, вы получаете указание вмешаться в ход передачи и противопоставить Солоухину «правильную» точку зрения. Однако в Ленинграде не успели…
— В общем так. И защитить Фирсова я не смог.
— Борису Максимовичу не стало хуже, он видный социолог, доктор наук. Пострадали главным образом зрители, поскольку острота дискуссионных передач потихоньку сглаживалась.
— Общественности внушалось, что правильная точка зрения может быть только одна. Даже на Пленуме ЦК, когда Н. Г. Егорычев, тоже один из моих товарищей, высказал критические замечания по некоторым внутренним вопросам, то его сразу сняли с работы. А был он первым секретарем Московского горкома партии, членом ЦК. Единообразие в суждениях прививалось различными, в том числе суровыми, мерами. Недальновидно это. Да и неумно. Если руководитель слышит одни возгласы одобрения и окружает себя льстецами, его политика обречена. Никто не осмелится его поправить даже в случае очевидной нелепости «единодушного» решения. Так оно и получалось впоследствии.
Поступило указание о показе Л. И. Брежнева и других высших руководителей в соотношении 3:1, то есть Генсека на экране должно быть втрое больше, чем всех остальных. Ревниво следили и за крупностью планов. Однако на летучках и с трибуны партийных активов я повторял, что единственным культом в нашей стране может быть культ трудового человека — рабочего, колхозника, инженера. Режиссерам и операторам перед парадом или демонстрацией прямо говорил: не показывайте одного, показывайте народ больше. Так мои собственные воззрения входили в противоречие с тем, что я получал «сверху».
Помню, от стоявших близко к Брежневу я получил замечание: ну подумаешь, приехал Косыгин в Лондон, а ты даешь его в эфире на 20 минут. Он там в золоченых креслах сидит, зачем это народу показывать, достаточно было бы трех минут, это вызывает недовольство сам знаешь кого. «Он же Председатель Совета Министров страны», — говорю я. А про себя думаю: это же безнравственно.
— Кроме репортажей с Красной площади, в эфире заметно убавилось количество прямых передач. Именно при вас. Не парадокс ли: развитие техники способствовало застою.
— Тогда мы недооценили эту опасность. Просто радовались, что появилась такая новая сложная техника, видеомагнитофон. Есть возможность творческим работникам сделать вещание более качественным и упорядоченным. А приводило это нередко к тому, что стали вырезать «сомнительную» мысль. Ведь чуть что — в редакции звонки с самого верха, от членов семей и работников аппарата…