Я по-хорошему завидую тем, кто сегодня работает на телевидении и радио, отдавая свои силы, разум созиданию. Рискуя заслужить упрек читателя в какой-то идеализации прошлого, я все же утверждаю: на перестройку мы работали уже тогда. Начинало набирать силу многопрограммное вещание. Так, в информации успехом стал выход 1 января 1968 года первого выпуска программы «Время». Делали ее с любовью, неформально, эмоционально, под руководством главного редактора Н. Бирюкова. Или другой пример. Стали проводить всесоюзные конкурсы народных талантов. А четырехсерийный фильм режиссера Л. Пчелкина «Штрихи к портрету» по сценарию М. Шатрова! На мой взгляд, лучше М. Ульянова никто образ Ленина не создал. Всем своим содержанием эта лента, а особенно серия «Воздух Совнаркома», восставала против чванства, рутины, бездумья, самолюбования — того, что все больше тревожило в те годы думающих и болеющих за Родину людей. Мы устроили просмотр для руководства, фильм оказался неприемлем, был положен на дальнюю полку. Потом его, говорят, даже требовали смыть. Но это было уже после моего ухода. Фильм прошел в эфир недавно. В моей судьбе этот фильм сыграл, наверное, роль той самой последней капли… Ведь и до того я чувствовал, что становлюсь неуместным. Раздумывал, подать в отставку или ждать, пока снимут.
— Подавать в отставку у нас вроде бы не принято.
— В том-то и дело. В общем, дождался. В мае 1970-го меня освободили от работы и направили послом в Австралию…
— При вас возникло такое уникальное издание, как журнал «РТ». Но продержалось недолго и при вас же переродилось в знакомую всем телепрограммку. Почему это произошло?
— Журнал был большого формата, на отличной бумаге, выглядел очень красиво благодаря превосходному художнику Н. Литвинову. За оформление даже дали премию журналу, кажется, в Италии. Вскоре Суслов сделал мне замечание: не бережете бумагу, «воздуха» много. Но дело было не в «воздухе», а в содержании статей. Мы собрали в «РТ» хороших журналистов. Отделом искусства заведовал А. Золотов, отделом литературы — М. Рощин. Работали Л. Лиходеев, В. Моев, А. Васинский, И. Саркисян. Даже сейчас те старые номера журнала выглядят достойно и на фоне перестройки. Перечитайте материалы о демократии, о важной роли телевидения и радио для создания общественного мнения. Публикаций В. Хлебникова, И. Бабеля, да мало ли… Перестарались. Поступило указание ограничить творчество аннотациями к передачам. А один номер просто не выпустили в продажу. Там были размышления А. Стреляного по поводу книги под заголовком «Что такое колхоз?».
— Товарищи вспоминают, в какой оригинальной форме вы им выразили свое возмущение. Зачем, дескать, пишете, что такое колхоз? У нас даже некоторые члены Политбюро не знают, что такое колхоз…
— Однажды я сказал про секретаря ЦК А. П. Кириленко, что у него всегда пустой стол, он сам с собой от безделья в крестики-нолики играет. Ему немедленно простучали…
— Кстати, о юморе. Как вышло, что из эфира стали исчезать смешные передачи?
— Они стали исчезать в волнах искусственно создаваемого ликования. В каждом году находился повод для большого юбилея, а какой может быть смех в юбилейном году? Вместо «телевизионного окна сатиры» было предписано выпускать юбилейные телеплакаты. Радиопередача «Опять двадцать пять» вызывала неудовольствие. Она шла в эфире в полдевятого, когда начальство ехало на работу и приемники в машинах были настроены на волну «Маяка». Я перенес эту передачу на семь утра, и претензий не стало. Даже у царей были шуты, которым позволялось говорить правду, а если народ не смеется, то общество больно.
— Должен сказать вам, Николай Николаевич, что рядовые журналисты отнеслись к вашему уходу так же, как вы — к смещению Хрущева. Вскоре поняли, что жестоко ошиблись.
— Понимаю…
— Перед многими из нас встает такой выбор. Выполнишь указание — погрешишь против совести. Не выполнишь— напомнят: вольность духа кончается там, где начинается принуждение.
— Выступить против своих убеждений я бы не смог и во времена Хрущева. А если бы изменил своим убеждениям, то, наверное, приспособился бы и позже, в семидесятые, ходил бы вокруг сапога Брежнева, как некоторые. Многим в годы застоя неплохо жилось, в том числе и журналистам.
— Наверное, каждый сейчас разбирается в себе…
— Только не надо быть перевертышами. Мы страна первопроходцев, мы не имеем права бездумно хулить все и вся, то, что делали. Стремление жить по чести и совести жило и будет жить в людях всегда. Без этого и сегодняшней перестройки быть не может.
Журналист. 1989. № 1. С. 36–39
Петр Шелест
«Он умел вести аппаратные игры, а страну забросил…»
Из беседы с Ю. Аксютиным
— Я не признаю понятия «застойный период». Деградация была. Моральное разложение было. При чем же здесь «застойный период»? Это что, нужно понимать, рабочие, крестьяне, интеллигенция стояли, застаивались? — говорит бывший член Политбюро и бывший Первый секретарь ЦК КП Украины П. Е. Шелест.
— Этот период, как его ни называть, берет начало с события, которое в отечественной научной литературе называют октябрьским (1964 г.) Пленумом ЦК КПСС, а в западной — октябрьским переворотом, заговором. Вы не согласны с таким определением?
— Это и был заговор. За спиной Никиты Сергеевича. Созывается Пленум ЦК, а первый секретарь не знает об этом. Что это такое? Разговор с членами ЦК идет о Хрущеве, а он и не знает. Если бы созвали пленум, сказали: Никита Сергеевич, давай — объясняйся. Тогда понятно было бы.
Помню обстановку того пленума. Все его участники были соответствующим образом подготовлены: что говорить и что выкрикивать… Механизм «гласности» работал тут как по нотам.
— Какого же лидера получила страна после Н. С. Хрущева?
— Приведу один пример. Было это в 1966 году, в год 60-летия Л. И. Брежнева. Мы в Политбюро ЦК КПСС решили: одна звезда Героя Социалистического Труда у Генерального есть, наградим его второй. Но едва я, вслед за другими товарищами по Политбюро, подписал «опроску», позвонил Н. В. Подгорный:
— Ты знаешь, Петр Ефимович… Брежнев просит звезду Героя Советского Союза.
— С какой стати? — удивился я.
— Ну вот хочет, и все тут… Вроде его раньше представляли к ней…
— Кто представлял? Когда?
— Ну что ты меня пытаешь? Соглашайся, он уже многих уговорил… Но я не изменил своего решения.
Так пошел «звездопад» на пиджак и мундир Брежнева. Нравственные последствия этой наградной мании были для страны весьма плачевными, ибо обесценивался действительно ударный труд. Почести шли как из рога изобилия. По заслугам ли?
— Как вы оцениваете первые годы после октябрьского Пленума?
— Первые три года Брежнев прислушивался к мнению членов Президиума, иногда даже советовался с ними. Пытался вникать в хозяйственные дела. Хотя он в них мало разбирался. Но затем он «освободился» от тех, кто его критиковал, окружил себя подхалимами типа Рашидова, Щербицкого и Кунаева, стал препятствовать проведению хозяйственной реформы.
Этой реформой А. Н. Косыгин старался оздоровить экономику, но брежневцы постепенно «связывали» ему руки. Сам был свидетелем, как между Брежневым и Косыгиным часто возникали споры. Но Косыгин был хорошим хозяйственником и, как правило, одерживал верх над Брежневым. Однако для Косыгина это не проходило бесследно. И не только для него. Хозяйственная реформа забуксовала. От нее остались только лозунги типа «Экономика должна быть экономной».
— Как относился Брежнев к международным делам?
— С удивительной легкостью. Я принимал участие в Дрезденском, Варшавском и в Чиерне-над-Тиссой совещаниях политических руководителей нашей страны и Чехословакии в 1968 году. Но это было дискуссионное участие. Мы разбирались, в чем там дело. Думаю, можно было решить все вопросы совершенно спокойно. Политическими методами. Если бы не упустили момент. А упустил его Брежнев. Он все с Дубчеком встречался, занимался, как сказал Гомулка, политикой поцелуев. А потом пришлось ввести войска стран Варшавского Договора.