— С самым молодым членом Политбюро Дмитрием Степановичем Полянским, активным, кстати, участником подготовки октябрьского (1964 г.) Пленума. Работая первым заместителем Предсовмина СССР, ведая сельским хозяйством, он остро ставил вопросы материально-технической помощи сельскому хозяйству, подъема материальной заинтересованности колхозников. Однако вначале он обострил отношения с А. Н. Косыгиным, который хотя и разбирался в экономике страны, но к вопросам сельского хозяйства относился с явным недопониманием и мало его знал.
Но затем у Полянского стали возникать стычки с Брежневым, который начал относиться к нему с некоторым раздражением. Очевидно, желая задобрить его, Полянский к 60-летию Брежнева написал политическую оду, в которой сравнивал октябрьский Пленум с Октябрьской революцией, а Брежнева — с Лениным. Приписал Брежневу невероятные и несвойственные ему качества политического деятеля, организатора, вождя социалистического лагеря, болеющего за интересы народа и его благосостояние, хорошего товарища, сплотившего крепкий коллектив Политбюро. Много было других лестных эпитетов. Но не помогла и ода. Брежнев по-прежнему относился к нему с настороженностью, опаской и при каждом случае старался его ущемить. Позже Полянский понял свою ошибку с одой. Часто в разговорах он сравнивал стиль работы, человеческие отношения, эрудицию Брежнева и Хрущева и высказывал сожаление, что способствовал приходу к власти Брежнева.
— Если он и говорил такое, то, очевидно, только после ухода из Политбюро. Или же именно эти разговоры послужили причиной его удаления?
— Все делалось за кулисами, а что там происходило, мне неведомо. Но вот с сельским хозяйством страны явно не ладилось: намечаемые планы не выполнялись, выделяемые средства не давали должной отдачи. Все чаще на Политбюро начали поговаривать об укреплении руководства Министерства сельского хозяйства. У Полянского обострились отношения с Ф. Д. Кулаковым, секретарем ЦК КПСС, ведавшим сельским хозяйством, но из числа приближенных Брежнева.
На одном из заседаний Политбюро, в начале 1973 года, Брежнев вынул из кармана какую-то записку и сказал: «Товарищи, нам надо решить еще один вопрос — о министре сельского хозяйства. Был у меня на приеме В. В. Мацкевич, он просит освободить его от обязанностей министра сельского хозяйства, думаю, что его просьбу надо удовлетворить». Решили Мацкевича освободить от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу. Встал вопрос о министре, Брежнев назвал кандидатуру Полянского и обратился к нему с вопросом: «Как вы, Дмитрий Степанович, смотрите на такое предложение?» Полянский встал, бледный, дрожащий: «Со мной об этом никто не говорил». Брежнев отпарировал: «Вот сейчас и поговорим». Полянский, обращаясь к Брежневу, сказал: «Леонид Ильич, не надо этого делать, я по состоянию здоровья этот объем работы не потяну». Брежнев на это ответил: «А первым заместителем Председателя Совмина вы, товарищ Полянский, можете работать?» Полянский замолчал. Так его утвердили министром сельского хозяйства СССР, освободили от обязанностей первого зампредсовмина, но пока оставили членом Политбюро. За три года работы министром сельского хозяйства Полянский так ни разу и не попал на прием к Брежневу, несмотря на то что он якобы туда был послан на «укрепление», но никто ни разу его отчет о работе не выслушал. Зато вокруг него сгущались «черные тучи» — его начали открыто в печати критиковать за недостатки в сельском хозяйстве. По прямой указке Брежнева с подачи Кулакова на XXV съезде КПСС в марте 1976 года он также подвергся «острой критике». При выборах в члены ЦК против него было подано много голосов, и в результате он «выпал» из состава членов Политбюро. Затем его освободили от обязанностей министра сельского хозяйства, а чтобы убрать из Советского Союза — направили в Японию послом.
— Петр Ефимович, это случилось в том же году, когда началось «подсиживание» Подгорного. Нет ли тут связи? Ведь как раз перед этим Брежнев в первый раз серьезно заболел и надолго вышел из строя, а в его окружении начались разговоры о необходимости новой перестановки на самом партийном верху. Не участвовали ли в этих разговорах Подгорный и Полянский, а также Шелепин?
— Ничего не могу сказать об этом, ибо был уже к тому времени свергнут с партийного Олимпа.
— Ну а о событиях 1967 года, когда были удалены близкие к Шелепину люди— Семичастный и Егорычев, — вы можете что-нибудь рассказать? Был ли все-таки «комсомольский заговор» против Брежнева?
— Насчет «заговора» сказать ничего не могу. Не знаю. Но вот чему я был свидетелем. Мне не раз приходилось слышать, что среди широкого круга партийного актива, да и среди рядовых партийцев в Москве, Ленинграде, республиках, краях и областях задавались вопросы: как так случилось, что такая заурядная посредственность, как Брежнев, стал у руководства нашей партии?
Брежнев и сам чувствовал неуверенность, подчас растерянность и в пылу горячности неоднократно заявлял: «Я подам заявление об уходе». Некоторые члены Политбюро ему говорили: «Чем ты нас пугаешь? Подавай» — и он остывал. Подхалимы, льстецы и приспособленцы такого типа, как Суслов, Пономарев, Кунаев, Цвигун и другие, все время «подпитывали» Брежнева разного рода «информацией», всячески старались возвысить его, чтобы на этой волне самим быть сверху.
Весной 1967 года, когда я был в командировке в Тернополе, поздно ночью ко мне на прием попросился начальник областного управления КГБ. Я его принял, и он мне рассказал: «Из центрального аппарата КГБ в области была комиссия, которая проверяла всю работу областной госбезопасности. Почти все члены комиссии откровенно и очень нелестно отзывались о Леониде Ильиче Брежневе. Они говорили, что это случайный человек у власти, в руководстве партии. Что он совершенно не подготовлен для выполнения этой высокой роли, что он вообще недалекий, нечистоплотный, жадный человек. Он в партии и народе совершенно не пользуется авторитетом, большой пустослов, к власти пришел интриганским путем, и дни его могут быть сочтены». С большой горечью я все это выслушал и предложил все, что мне было рассказано, написать. К утру письмо было у меня.
Получив его, я задумался, ибо в письме было много правды, но что мне с ним делать, как поступить? Замолчать это нельзя, потому что все может стать известным по другим каналам. Довести до сведения Брежнева? Но как он, очень мнительный и трусливый человек, все это воспримет? Все же, посоветовавшись с Н. В. Подгорным, решил все рассказать Брежневу и передать ему письмо. Он воспринял все очень болезненно, но поблагодарил меня за информацию, взял письмо и положил его в сейф.
— Итак, эта информация и послужила причиной отстранения Семичастного от руководства Комитетом госбезопасности?
— Вернее будет сказать, не причиной, а одним из поводов. Причины, думаю, лежали глубже. Да и моя информация, наверное, не была единственной.
18 мая 1967 года я приехал в Москву на заседание Политбюро. В повестке дня было много разнообразных вопросов. За несколько часов до заседания меня пригласил к себе в кабинет Брежнев. Немного поговорили о текущих делах, затем он мне сказал: «Сегодня на Политбюро будем решать вопрос об освобождении Семичастного от обязанностей председателя КГБ». Для меня это было большой неожиданностью и довольно неприятной новостью. Мне хорошо была известна особая роль Семичастного в период подготовки и проведения «мероприятий на основе партийной демократии» в отношении Хрущева. Безусловно и то, что Брежнев многим был обязан ему лично.
Продолжая разговор, Брежнев сказал: «Я пригласил тебя, чтобы посоветоваться, где и как использовать Семичастного. Оставлять его в Москве нельзя и в то же время не хочется и «обижать» его сильно. Может быть, ты что предложишь ему на Украине?» Договорились, что Семичастный будет назначен первым заместителем Председателя Совмина республики, хотя такую должность надо было утвердить дополнительно. Брежнев поблагодарил меня за участие в решении такого «деликатного вопроса»…
Решение было принято «единогласно»: «Освободить т. Семичастного В. Е. от работы в КГБ в связи с переходом на другую работу». Сразу же Брежнев объявил, что «Семичастный будет назначен первым заместителем Председателя Совмина УССР. Вопрос этот с Украиной согласован».