Тут же им было внесено предложение: председателем КГБ утвердить Андропова Ю. В. Но тот возразил: «Может быть, не надо? Я в этом деле не разбираюсь, и мне будет трудно». Но и этот вопрос без каких-либо обсуждений был тоже «решен единогласно». В КГБ поехала комиссия Политбюро ЦК КПСС в составе: М. А. Суслов, А. П. Кириленко, И. В. Капитонов. Была созвана коллегия комитета, ей объявили об освобождении В. Е. Семичастного и о назначении Ю. В. Андропова председателем КГБ, никаких вопросов не было.
— А через месяц подоспела очередь еще одного бывшего комсомольского работника, И. Г. Егорычева… Что же все-таки послужило причиной такого поворота его личной судьбы — выступление на Пленуме ЦК или опять это был только повод?
— Конечно, повод. Повод для расправы над ним и для удаления других молодых, энергичных, принципиальных работников, имевших свое мнение и высказывавших его на самом высоком уровне. Надо иметь в виду также, что и Семичастный, и Егорычев, и Шелепин, активно способствуя приходу Брежнева к власти, знали ему истинную цену, он среди них очень низко котировался. А он наверняка знал об этом и подозревал, что среди них может найтись кандидатура, на которую его потенциальные противники сумеют сделать ставку в случае «омоложения руководства». Но объективности ради следует отметить, что и эта тройка вместе с теми, кто стоял за ними, переоценила свои возможности и недооценила силу Брежнева, его умение вести аппаратные игры, закулисную борьбу.
— Все это так, Петр Ефимович, не согласиться с вами нельзя, но слушая сейчас вас и других бывших «соратников» Брежнева, ныне его критикующих, невольно хочешь сказать: «Все мы теперь стали умниками. А где были раньше?» Вам такой вопрос не кажется неуместным?
— Нет. Это мы его поставили во главе партии. Это мы не сумели ограничить его определенными рамками, мирились с его некомпетентностью и позволили ему поставить превыше всего собственные амбиции и сделаться единовластным самодержцем. Но мы же от этого и пострадали, что, конечно, не должно служить успокоением нашей совести. Единственно, что хоть в какой-то степени могло бы послужить моим лично оправданием, так это то, что ко всем тем оценкам и выводам я пришел уже давно. Все, что тут мною говорилось, я изложил еще в 1977–1981 годах в своих записках, которые уже начинаю предавать гласности.
Александр Шелепин
«История — учитель суровый»
К осени 1964 года в партии, в ее ЦК и Президиуме ЦК сложилось чрезвычайно трудное и опасное положение, поскольку Хрущев, все более скатываясь на позиции единоличной власти, все дела ЦК и Совмина СССР решал сам. Он внес очередное предложение, и опять об очередной реорганизации управления сельским хозяйством: создать главки по зерну, картофелю, овощам, коровам, свиньям, овцам, птице.
Все это вызвало острую реакцию в президиуме ЦК. Да и народ устал от скоропалительных и бесплодных экспериментов. Во весь рост встал вопрос о невозможности дальнейшего пребывания Хрущева на занимаемых постах. Л. И. Брежнев и Н. В. Подгорный беседовали об этом с членами и кандидатами в члены Президиума ЦК, секретарями ЦК КПСС. Встречались и со мной, и я согласился с их доводами. С М. А. Сусловым они говорили в самую последнюю очередь, так как не полностью ему доверяли.
После этих бесед было созвано закрытое заседание Президиума ЦК, на котором присутствовали только члены, кандидаты в члены Президиума ЦК и секретари ЦК. Не было здесь, вопреки бытующим утверждениям, министра обороны СССР Р. Я. Малиновского, министра иностранных дел СССР А. А. Громыко, председателя КГБ СССР В. Е. Семичастного. Когда все собрались, Брежнев сказал, что обстановку, сложившуюся в Президиуме ЦК и в партии, терпеть дальше нельзя. Все с этим единодушно согласились. Никто не выразил никаких сомнений, повторяю — никто. Было решено вызвать в Москву членов ЦК КПСС. В присутствии собравшихся Брежнев (не Суслов, как некоторые пишут) позвонил на Пицунду, где в это время отдыхали Н. С. Хрущев и А. И. Микоян, и сказал, что обстоятельства складываются так, что вам, Никита Сергеевич, надо срочно приехать в Москву. Хрущев после некоторых колебаний согласился и вместе с Микояном прибыл в столицу. Прямо с аэродрома они направились в Кремль, и тотчас под председательством Н. С. Хрущева началось заседание Президиума ЦК КПСС.
Краткое вступительное слово сделал Брежнев, а затем выступили все члены, кандидаты в члены Президиума ЦК и секретари ЦК КПСС…
Подводя итоги, Брежнев выразил полное согласие со всеми выступавшими. Сказал также, что Хрущев насаждает свой культ личности, все чаще действует через голову ЦК, а то и просто игнорирует его, что его речь на Конституционной комиссии была опубликована без обсуждения ее на Президиуме ЦК. Он говорил также о грубости, которую допускал Хрущев по отношению к некоторым членам Президиума ЦК…
Президиум единогласно принял проект решения пленума. Подгорный внес предложение избрать Первым секретарем ЦК КПСС Брежнева. Это предложение было принято также единогласно. Было поручено председательствовать на пленуме Брежневу, а с докладом выступить Суслову.
После окончания заседания Президиума ЦК состоялся пленум ЦК КПСС. Когда Суслов окончил доклад, председательствующий сообщил, что Н. С. Хрущев заявил на заседании Президиума ЦК, что он на пленуме выступать не будет, и спросил, надо ли открывать прения? Из зала хором закричали: «Все ясно! Никаких прений!» Раздавались и грубые выкрики («Исключить Хрущева из партии!» и другие). Никто из участников пленума слова не просил.
После этого был оглашен проект постановления пленума об освобождении Хрущева от занимаемых должностей, которое было принято единогласно. Убежден, что никто, в том числе и авторы статей, которые публикуются сегодня, не сожалел в то время об освобождении Н. С. Хрущева.
Пленум избрал Первым секретарем ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Если бы хоть один из нас знал, чем обернется это избрание!
Когда пленум закончился, в комнате, где обычно собирались члены Президиума ЦК, Хрущев попрощался с каждым за руку. Подойдя ко мне, он произнес: «Поверьте, что с вами они поступят еще хуже, чем со мной». Эти его пророческие слова сбылись…
Итак, окончилась «эра Хрущева». Этот, несомненно, одаренный партийный и государственный деятель не только нашей страны, но и международного коммунистического и рабочего движения не выдержал испытания славой и властью.
Мое поколение долго, вплоть до XX съезда КПСС, не располагало достоверной информацией о положении дел в партии, стране и жило во лжи. Зачем же теперь, в наши дни, допускать явное искажение фактов? При этом я думаю не о себе, а о целом поколении умных, инициативных, способных работников, которые внесли свой посильный вклад в наше общенародное дело.
У меня лично сложилось убеждение, что здесь действует небольшая группа людей — бывших друзей еще с так называемых застойных лет, которые в те годы работали в отделе ЦК КПСС, возглавлявшемся Ю. В. Андроповым, получили ученые звания, участвовали наряду с другими товарищами в подготовке материалов к докладам и речам Хрущева, Брежнева и Андропова, а сегодня целеустремленно бьют по тем, кто в те годы был молод и честен.
Они, в частности, характеризуют освобождение Хрущева как «дворцовый переворот»…
Нет, то не был «дворцовый переворот». При освобождении Хрущева были соблюдены все демократические нормы. Хотя и тогда считал, и сейчас, что прения по докладу надо было все же провести. Конечно, чувствуя настроения участников Пленума ЦК, допускаю, что открытие прений могло бы закончиться трагически для Хрущева — исключением его и из состава ЦК, и из партии. Чтобы снять всякого рода домыслы в печати, как это происходит сегодня, следовало бы полностью опубликовать доклад Суслова на октябрьском Пленуме ЦК…
У меня мои друзья и товарищи нередко спрашивают, почему я не выступаю в печати по поводу различных высказываний в мой адрес Ф. Бурлацкого, Г. Арбатова и С. Хрущева. Прежде всего потому, что не хочу придавать в какой-то степени дополнительный общественный вес их произведениям, которые, на мой взгляд, того не заслуживают. Не собираюсь и сейчас вступать в развернутую полемику. Но на некоторых моментах все же, справедливости ради, пришла пора остановиться.