Тяжелобольной глава государства принял государственное решение на волне сильного эмоционального стресса. Да, после убийства Тараки. Конечно, его ближайшее окружение должно было удержать Генсека от пагубного решения. Но вождизм, помноженный на все пороки управления нашим государством, существовавшие в годы застоя, сделал свое дело.
Литературная газета. 1989. № 33. С. 14
Виктор Суходрев
Без поправки на сегодняшний день
Из интервью корреспонденту Д. Бирюкову
Беседа один на один глав государств и правительств всегда окружена ореолом таинственности, который только усиливают сжатые до предела тассовские сообщения. Но главная загадка подобных бесед заключается все же в другом — в них принимают участие не два, а четыре человека. Кто же эти люди, которые, помимо руководителей, оказываются в центре самой большой, как говорят дипломаты, политики, становятся свидетелями сложных, полных драматизма ситуаций? Это переводчики. Один из ведущих советско-американские отношения дипломатов, заместитель начальника Управления США и Канады МИД, блистательный переводчик Виктор Михайлович Суходрев, присутствовал при стольких встречах один на один, что, наверное, установил своеобразный мировой рекорд.
— Виктор Михайлович, воспоминания политиков высшего ранга во все времена притягивали людей, из первоисточников надеявшихся узнать, почему события разворачивались так, а не иначе, о чем шла речь в беседах один на один, ну и, наконец, как руководители государств воспринимали друг друга. Причем не секрет, что простые читатели относились к подобного рода литературе с огромным доверием. Скажите, а как ее воспринимали вы — профессионал, свидетель многих исторических встреч и переговоров?
— С большим интересом читаю воспоминания людей, с которыми мне довелось общаться. Любопытно читать описание событий, в которых и сам принимал участие. Однако я пришел к выводу, что объективных мемуаров не бывает. На мой взгляд, любые воспоминания — это попытка описать прошлые события или конкретных людей с обязательной поправкой на сегодняшний день.
— Для нас сегодня особый интерес представляют воспоминания о руководителях нашей страны. Это не праздное любопытство, а, наверное, нормальное желание знать, как люди, облеченные огромной властью, вели себя в тех или иных ситуациях, — информация, которой мы были всегда лишены. Насколько мы можем доверять подобным воспоминаниям, если оценки авторов различны? Вот, например, бывший президент США Ричард Никсон, характеризуя Брежнева как живого и энергичного человека, в подтверждение своих слов привел один драматический, по его мнению, эпизод, который произошел в Кэмп-Дэвиде. Там Никсон подарил Брежневу автомашину. Осматривая подарок, оба руководителя сели в «олдсмобиль» — Брежнев за руль, Никсон рядом. И вдруг, вспоминает Никсон, Брежнев завел машину и сильно газанул. Охрана была застигнута врасплох. Но больше испугался Никсон, который знал, что через несколько сотен метров дорога делает крутой поворот. Он написал, что это были самые напряженные минуты, когда лидеры двух сверхдержав, не имея возможности разговаривать друг с другом, мчались навстречу смертельной опасности.
— Я бы не хотел Никсона ни в чем уличать, по, вероятно, он забыл, что на заднем сиденье был я. К тому же Брежнев прекрасно водил машину. Я очень хорошо помню, как выкатили автомобиль и Никсон вручил Брежневу ключи. Едва освоившись с приборами и рычагами, Леонид Ильич завел автомобиль. Крутой вираж действительно был, но я уже сказал, что Брежнев отлично водил, и мы успешно миновали этот поворот. Так что ничего драматического в том эпизоде я что-то не припомню. Вот, кстати, и иллюстрация к достоверности мемуаров. С этой машиной, правда, был другой случай, который как нельзя лучше характеризует Брежнева и нашу экономическую систему. Однажды я получил приказ срочно прибыть в Кремль к Леониду Ильичу. Честно говоря, я был удивлен, потому что точно знал, что на это время не предполагалось ни одной зарубежной делегаций. Оказалось, меня вызвали для того, чтобы посмотреть каталог к автомобилю и выписать запасные части. «А вдруг что-нибудь сломается», — сказал Брежнев, хотя доподлинно было известно — «олдсмобиль» не потребовал бы ремонта еще много лет. Так я и сидел в его кабинете, листая документацию и выясняя, что нужно заказать в США.
Неточностей в воспоминаниях хватает. Вот еще один пример, на этот раз из воспоминаний бывшего государственного секретаря США Генри Киссинджера. Дело было в подмосковном местечке Завидово, где проходили переговоры между Брежневым и Киссинджером. Шла интенсивная беседа, как вдруг Брежнев сказал: «Генри, давай поохотимся». Киссинджер развел руками: «Я не охотник, даже стрелять не умею». «Ничего, — ответил Брежнев, — стрелять буду я». Киссинджер в своих воспоминаниях об этом пишет очень подробно, потому что именно там, на охоте, состоялась очень важная беседа, которую я потом письменно воспроизводил по памяти. После того как Брежнев подстрелил очередного кабана, вернее, ранил, неизвестно откуда выбежали егеря и помчались отлавливать раненое животное. Мы же остались на пятиметровой вышке, расположившись за столом, и начали вынимать из охотничьей сумки хлеб, колбасу и, как написал Киссинджер, «откуда-то появились бутылки с пивом». Я же могу вам сказать, что, кроме пива, там было еще кое-что.
— А зачем же Киссинджер опустил столь несущественную деталь? Тогда ведь ни в Америке, ни у нас со спиртным не боролись?
— Это так. Но беседа была настолько серьезной, что, напиши он не только о пиве, в его стране могли бы засомневаться в нем как в политике.
— «Огонек» недавно опубликовал отрывок из воспоминаний Валери Жискар д'Эстена, в котором бывший президент Франции написал, что Брежнев довольно откровенно говорил с ним о своем здоровье. Вам не приходилось быть свидетелем подобных бесед?
— Нет. Я никогда не слышал, чтобы Брежнев обсуждал с кем-нибудь свое здоровье. Случалось, правда, он интересовался, хорошо ли, понятно ли он говорит — это его волновало.
— Скажите, а мог Брежнев во время переговоров вспылить, не согласиться с мнением своего собеседника?
— Вы знаете, он вообще ни с кем не хотел портить отношений.
— Интересно, а какое впечатление осталось у вас от этого человека?
— Лично мое мнение. Необразованный, незнающий. Ленящийся читать даже то, что ему давали. Он не хотел глубоко вникать ни в один вопрос и при этом отделывался фразами типа «тут надо посоветоваться, тут надо подумать».
— И тем не менее с ним вам пришлось работать больше всего?
— Я даже живу в доме, где он жил, — с этого дома недавно сняли мемориальную доску.
— Вы прекрасно знали, что за человек стоял во главе нашего государства. Вам никогда не было страшно за страну да и за себя?
— Страшно — нет. Стыдно — да. Мне стало особенно стыдно во время беседы один на один Брежнева и Картера.
Тогда Брежнев уже без бумажки ничего не произносил. Беседа один на один заключалась в том, что Брежнев зачитывал подряд заранее приготовленные тексты, плохо воспринимая то, что говорил в ответ Картер. Для того чтобы отреагировать на возможные вопросы, несколько заготовок дали и мне. В случае необходимости я должен был передать их Брежневу. Среди бумаг одна была особой. Все зависело от того, как Картер поставит вопрос; или следовало читать всю заготовку ответа, или только половину. Когда Картер задал вопрос, я зачеркнул в тексте ненужную часть и передал листок Брежневу. Он начал читать и, добравшись до зачеркнутого, обернулся ко мне: «А дальше читать не надо?» «Не надо», — ответил я и с ужасом посмотрел на Картера и его переводчика, которые внимательно наблюдали за этой сценой, прекрасно понимая, что происходит. Мне стало по-настоящему стыдно.
— А если бы Брежнев что-нибудь добавил от себя?
— К счастью, к этому времени Брежнев от себя ничего не добавлял. Потом не забудьте — за бумагами, которые он читал, стояли конкретные, в том числе и очень умные, люди. Другое дело, раньше мы хорошо умели завязывать узлы в международных делах, но не умели их развязывать, не умели при переговорах учитывать позицию другой стороны.