Вот и сегодня было так же.
Давным-давно наступила ночь, а комнату за завесой зеленого шелка наполняли неугомонные шепотки.
— Там была записка! Точно тебе говорю! Макс все зелья на тебя посматривал, просто не решился тебе ее бросить.
Шепотки и хохотки.
— Мальчишки такие трусы!
Ньют не трус. Когда они нашли в камыше запутавшегося гриндилоу с поломанными пальцами, он без раздумий полез в воду его спасать, даже палочку не взял. Лита дергала ниточки растрепавшегося шитья на одеяле и слушала про дурацкого Макса с его записками, а потом про Гектора, старосту Слизерина, который «такой умный, я просто млею, едва он заговорит!», и про какого-то Гарольда, которого точно возьмут в сборную после школы… Слушала и ненавидела себя за то, что ей тоже хотелось в этот звонкий кокетливый мирок, где хвастаются новыми туфлями, краснеют и хихикают, а мальчишеские имена звучат как пароль для своих. Ей хотелось набраться щекотной смелости и сказать кому-нибудь, что у Ньюта чудесные глаза — разом будто и синие, и зеленые, и действительно чудесные, раз он ими видит мир гораздо лучше, чем тот есть, — но сказать было некому, у нее не было подруг. Был только Ньют.
На следующее утро ей предстояла отработка: швыряться улитками в лицо даже такой мерзавке, как Пруэтт, школьные правила, увы, не позволяли. В порядке наказания ей предстояло прибираться в классах безо всякой магии. Вроде бы это называлось «помогать мистеру Принглу с уборкой», но мистер Прингл, завхоз, предпочитал просто наблюдать за ее работой и ничего не делать. Лита смела пыль со всех полок и заново расставила на них книги и учебные модели, собрала разбросанные по углам обрывки пергамента, сломанные перья и прочий мусор… Прингл командовал, усевшись за учительский стол:
— Тщательнее, мисс, тщательнее! Привыкли, что дома, во дворце-то фамильном, все домовики делают? Думаете, вам и в школе чего хочешь можно? Слизняками кидаться! Это же надо!
Лита сжала губы. Подняв крышку парты, она принялась оттирать с нее надписи и отскабливать перочинным ножом оплавленные следы взрыв-тянучки. Тут были имена и послания друзьям с других курсов, рисунки каких-то немыслимых зверей и символы любимых команд по квиддичу, непонятные значки и руны… Мысли упрямо возвращались к вчерашним пророчествам. К их молчанию. Почему ей одной не удалось увидеть ничего? Лита вспомнила, как во все глаза смотрела на луну сквозь платок и знала ведь, что пытается не увидеть лицо, а узнать его, и что хочет потом краснеть и смеяться с подружками, как другие девчонки. Но у нее нет ни будущего, ни подруг. Только Ньют.
Лита перехватила ножик как будто для боя, надавила на лезвие, вырезая линию — одну, другую — поперек чужих рисунков, слов и имен, как будто могла зачеркнуть этим то, что в будущим ничего для нее не было. Плевать! Зато у нее есть сейчас.
Что-то звякнуло, по полу покатились монеты. Прингл сердито хлопнул себя по карману.
— Проклятье!..
Он потянулся собрать деньги, но не успел: в дверь юркнул невесть как пробравшийся в замок нюхль и ловко сцапал ближайший сикль.
— Ах ты!.. — вскрикнул Прингл и дернулся отобрать монету, но нюхль увернулся и припустил по коридору прочь.
— А ну стой! Зверюга жадная!
Прингл бегом бросился за нюхлем, а в кабинет заглянул Ньют. Лита захлопнула крышку парты так быстро, что прищемила палец, ахнула от боли, вспыхнула и только потом поняла, откуда и зачем взялся нюхль.
— Идем скорее! — позвал ее Ньют. — Пока он не вернулся! Если что, скажем, что ты все сделала и ушла, потому что его не дождалась.
Лита улыбнулась так благодарно и счастливо, как будто он спас ее не от завхоза и уборки, а от смерти в драконьих когтях. Да, у нее есть Ньют, и больше ей ничего не нужно.
Они до самой ночи прятались в роще на краю Запретного леса, перебрасываясь снежками и смеясь. Сверкали сугробы, и звезды, и даже воздух, взболтанный с мелкими колючими снежинками и паром от их дыхания, и Лита почти перестала думать о том злосчастном уроке предсказаний. В конце концов, разве человек не сам выбирает и создает свою судьбу? Если так, она выбрала то, что написала на парте.
========== Василиск и огневица ==========
«Никто не хочет целовать девушку в черном». — Аббатство Даунтон
— Рождественский спектакль? — Ньют с веселым удивлением поднял на нее глаза, а джарви демонстративно задрал когтистую заднюю лапу и прорычал: «Дрянь!». — Кем ты будешь?
— Аматой. Той, которую бросил жених, — пояснила Лита. — Это все профессор Бири! На прошлом занятии Пруэтт специально брызнула на меня гноем бубонтюбера, я наложила на нее Петрификус тоталус… И он сказал, что если мы не хотим получить наказание, то должны поучаствовать в пьесе. Он видит в нас «невероятный драматический потенциал».
— А дракон у вас будет? Там же есть дракон, да?
Лита возвела глаза к небу и засмеялась. Ну конечно, в любой истории Ньюта больше сюжета, персонажей и актеров заинтересует хоть какой, но зверь.
— Драконом могла бы быть Пруэтт, — сказала она. — Сделает себе змеиную голову из папье-маше — и готово, плеваться ядом она и так умеет.
Ньют усмехнулся, но без большого энтузиазма. Ее бесконечная война с Ребеккой всегда его удивляла. Еще бы: его-то не трогали даже самые отпетые школьные хулиганы. Лита нередко ломала над этим голову. По всему выходило, что Ньют вовсе не хищник, и агрессивной раскраски у него нет, чтобы отпугивать кретинов вроде Триса Кэрроу и его дружков. Как тогда он это делает, как защищается? Лита задавалась этими вопросами, пока однажды, разыскивая не пришедшего на завтрак Ньюта, не обнаружила его возле совятни одновременно с искавшим себе жертву Кэрроу.
— И что ж это наш зверомагистр отловил на этот раз? — глумливо обратился он к Ньюту. — Чинишь сове помявшиеся перышки?
Ньют поднял голову и посмотрел на Кэрроу так, как будто тот его разбудил.
— Что? — переспросил он, с поспешной вежливостью подавшись вперед, и стало ясно, что он не притворяется, а в самом деле не слышал. И не боялся, и думать не думал, что его собирались задеть.
Трис Кэрроу секунду помедлил, потом буркнул: «Ничего», и пошел отправлять свое письмо. И Лита поняла: Ньют просто был чистый, как полированное зеркало, и всех пытавшихся на него напасть ослепляло их собственное страхолюдное отражение. Она была другая. Всегда готовая к нападению настолько, что пройти мимо ее боевой стойки было невозможно.
Профессор Бири определил Ребекку Пруэтт на роль страдалицы-Аши. Алтедой-целительницей стала Этелинда Смит из Пуффендуя, любимица и лучшая ученица профессора Бири, мечтавшая поступить на работу в госпиталь святого Мунго и очень обрадовавшаяся возможности спасти кому-нибудь жизнь хотя бы в рамках школьной пьесы. Искусство должно объединять, и профессор Бири, руководствуясь этим принципом, решил рекрутировать на четыре роли в пьесе по одному юному дарованию с каждого факультета. С сиром Невезучим ему не везло в полном соответствии с именем персонажа. Поскольку три других факультета уже были представлены, исполнителя нужно было найти именно среди когтевранцев, но те оказались достойны звания самого умного факультета и наотрез отказались, сколько профессор ни соблазнял их обещаниями немеркнущей театральной славы.
Наибольший интерес у исполнительниц ролей трех чародеек (помимо поисков подходящего джентльмена на единственную мужскую роль) вызывали костюмы. Профессор Бири в амплуа постановщика не давал пощады ни себе, ни другим, и входил в каждую мелочь с въедливостью жгучей антенницы.