— Да, — отрапортовал Ньют. — Профессор Кеттлберн наложил на него сонные чары, чтобы он не уполз. Мы разбудим его, когда будем с ним сражаться.
— Чудесно, — нервно потер ладони профессор Бири. — Не забудьте взять меч, мастер Саламандер, не как в прошлый раз. Дамы! Все готовы, все одеты?
Все были одеты. До нитки ограбленная злодеем «Алтеда» нарядилась в разномастные юбку и блузку, перчатки из разных пар и большущие мужские сапоги. Лите досталась черная газовая мантия, делавшая ее похожей не на болезненную даму, а скорее на дементора, и ведьминская шляпа с высокой тульей, драматично заломленной посередине: это должно было символизировать душевный и физический надлом персонажа. Романтическая героиня-Пруэтт была в лиловой мантии и к тому же с венком на завитой голове. Глаза у нее были красные, мстительно отметила Лита. Настолько вжилась в роль, что ревет еще за кулисами?
— Повторите напоследок свои реплики, — велел профессор Бири и поглядел на часы. — Совсем скоро начинаем!
Большой зал за занавесом наполнялся шумом множества голосов. Столы в нем уже сдвинули к стенам, освободив место для зрительных рядов, преподавательское возвышение превратили в сцену и отгородили нарядным пурпурным занавесом.
— Ему не лучше?
Лита подняла голову на голос Ньюта, но тот обращался не к ней, а к Пруэтт. Та что-то ответила, вытирая глаза, к ним подошла Этелинда и жалостливо обняла ее за плечи. Лита ошеломленно наблюдала это умилительное межфакультетское единение. Тут зазвучали первые ноты открывающей представление мелодии. Оборвав разговор, «Амата», чьи реплики были первыми, поспешила на сцену. Ньют отыскал глазами Литу и улыбнулся ей, не то ободряюще, не то сам надеясь на поддержку, но Лите от этого стало только хуже.
— Я и не знала, что вы с Пруэтт такие друзья, — не выдержав, прошептала она.
— Мы не… Конечно, мы не друзья! — ответил Ньют.
Лита с мрачным смешком отвела глаза, и он понизил голос и заговорил:
— У ее отца драконья оспа, уже давно. Сегодня ей прислали сову, что он у Святого Мунго и… Может, он уже….
Наверное, нужно было посочувствовать такой беде, но Лита ничего не могла с собой поделать, слишком много злости в ней накопилось.
— И поэтому она сразу стала хорошей?
Может, ей показалось, но Ньют смотрел на нее с недоумением.
— Она не хорошая, она просто… Ей ведь сейчас плохо!
У Литы вдруг перехватило горло.
— И ты теперь на ее стороне?
Тут занавес медленно пополз вверх, и Большой зал разразился аплодисментами, улюлюканьем и свистом.
Профессор Дамблдор постарался на славу: на сцене, полный таинственного шелеста, птичьих трелей и жутковатых зеленых огоньков, красовался настоящий лес. Трава, цветы и деревья только самую малость отличались от живых — немного слишком яркие, вытянутые и угловатые, они походили на рисунки из книги сказок. От самого края сцены к задрапированному магическим туманом потолку поднимался холм, по которому героям предстояло взбираться к Фонтану.
Лита бормотала свои реплики, ходила по сцене, хваталась за руки с другими, когда волшебные ветви тянули их в сад, и даже страшно ей не было: собственные мысли были куда хуже сотни обращенных к ней глаз. «Ей ведь сейчас плохо». Не потому ли Ньют и ей самой стал другом? Только потому, что ей было плохо, как вороненку, как единорогу с раненой ногой, как всем остальным, мимо кого он пройти просто не может? Она очнулась и отвлеклась от этих мыслей только когда глазам героев предстал червь. Огромный, пепельно-серый и красноглазый, он обвивал холм чешуйчатыми кольцами, тихо и жутковато шипел и источал явственный жар. Зрелище он являл такое грозное, что от растерянности Лита не сразу признала в этом драконе обычную огневицу, хоть и увеличенную до невероятных размеров. Ньют и профессор Кеттлберн говорили, что принесут червя перед самым началом спектакля. Теперь-то ясно: огневица ведь живет всего ничего, торопясь отложить яйца, а потом…
— О, что за страшный зверь пред нами! — Этелинда выдала свою реплику совершенно искренне, а огневица крепче обвила холм, вскинула треугольную голову. — Не даст он нам пройти, должны мы…
Лита беспокойно оглядывала высокую траву у подножия холма, ища приметное золотое пульсирование яиц огневицы. Взгляд ее скользнул по стоявшим в той стороне Ньюту и Ребекке. Они держались за руки. Им это полагалось по пьесе, но от этого зрелища в горле у Литы все равно застрял горячий ком. Это была ее роль, она должна была стоять там, но никто не хочет признаваться в любви Амате Лестрейндж. Она отвернулась, забыв, что искала, и ряды зрителей расплылись у нее перед глазами. Ее героине полагалось плакать, и она с ужасом подумала, что слезы в самом деле вот-вот побегут по щекам. Ну и пусть. Все подумают, она гениальная актриса.
Лита встала на колени в зачарованную траву перед червем, изображая отчаяние, которое было взаправду, и прямо перед ней среди кустов у подножия холма моргнуло золотым и красным. Яйца огневицы! Испуганно ахнув, Лита вскочила на ноги, подняла палочку и успела расслышать, как профессор Бири шепотом подсказывает ей из-за дерева реплику Аши. И тут огневица взорвалась, будто фейерверк.
Искры и горящие куски деревянного помоста брызнули во все стороны. Большой зал наполнился перепуганными воплями, дымом, треском и жаром. Обломок декорации сшиб с Литы шляпу, щеку ободрало щепками. Стоявший рядом с Ребеккой Ньют заслонил их обоих щитовыми чарами, и… Лита потом сама не могла понять и вспомнить, что же такое сделало с ней это зрелище, но вместо Протего из ее палочки вырвалось совсем другое заклятие.
Ребекка с криком схватилась за раздувшуюся от Жалящих чар щеку, но поняла сразу, кто на нее напал. В ответ она швырнула в Литу обезноживающие заклинание и промахнулась, потому что возле нее лопнуло одно из яиц огневицы. Брызги пламени плеснулись по сторонам, мантия Литы загорелась, она торопливо залила ее Агуаменти и не успела отразить заклятие Ребекки, заставившее ее отлететь в сторону и врезаться в дерево-декорацию. Рядом кто-то выкрикивал заклинания, а кто-то кричал от боли, дым и слезы ели глаза, горячий, полный пепла воздух застревал в горле.
— Риктусемпра!
— Фурункулюс!
— Леди! Что вы творите! — Профессор Бири метнулся между ними и тут же схватился за голову, вдруг принявшуюся раздуваться прямо на глазах— заклятия одновременно ударили его с двух сторон и сработали неправильно и жутко.
— Лита!
Ньют, лицо его испачкано копотью, он смотрит на нее так, будто видит впервые. «Ты как будто василиск наоборот», сказал он ей однажды, и это была неправда. Она и есть василиск, и собственное отражение в его зеркале заставило Литу окаменеть. На секунду, а затем она развернулась и бегом бросилась из зала. Прочь, в подземелье, в свою нору.
Комментарий к Василиск и огневица
Попробуем все-таки разрушить эту замечательную дружбу. Основано на реальных фактах, так сказать (комментарий Дамблдора к сказке «Фонтан Феи Фортуны» и первая и последняя в истории Хогвартса рождественская пьеса:))
========== Джарви ==========
«Я рада, что она не может повториться — лихорадка первой любви. Потому что это лихорадка и бремя, что бы там ни говорили поэты».
Дафна Дюморье, «Ребекка»
На следующий день после спектакля Лита пропустила завтрак, хотя проснулась задолго до рассвета. Мысль о том, чтобы встретиться с Ньютом после вчерашнего, заставляла ее съеживаться под одеялом от… стыда? Страха? Чего-то еще?
В конце концов они всё-таки встретились, конечно, и Ньют ничего такого не сказал, спросил только, как ее поцарапанная щека, и смотрел он на нее как-то по-новому, по-другому, будто она была раненым зверем, который в любой момент может наброситься. Что ж, она это заслужила… Все вроде бы было в порядке, как раньше, но притом и совершенно не так. Исчезла непринужденность, то несомневающееся дружеское тепло, которое годами согревало ее сквозь холод всех подземелий, вместе взятых. Им не было больше друг с другом легко. Лите было неловко за свое жуткое поведение, но и злость на то, что Ньют сдружился с Ребеккой, никуда не делась, сколько бы проклятий она ни наслала на гриффиндорку накануне, а еще она чувствовала отчаяние. Она ведь выдала тогда что-то тайное и важное, а он не заметил, и слава Мерлину за это, но… Они по-прежнему вместе возились с лукотрусами и джарви, пытаясь научить его говорить что-нибудь помимо ругательств, делали домашнюю работу и рядом сидели на уроках, но это было как будто просто по-привычке, и Лита то и дело ловила себя на том, что смотрит на Ньюта вопросительно и сама не знает, что это за вопрос. Что ты чувствуешь к Ребекке? Что ты чувствуешь ко мне? Знаешь ли ты, догадался, что же я чувствую? Она и сама ведь не знала, не понимала и боялась себя, как какого-то чудовища из-под кровати: неведомого, ненасытного и жуткого…