– Что там? – спросил я, отвинтив окошко водительской двери.
– Одна фара не горит, – ответил Глеб.
«Чёрт!» – мысленно произнёс я.
– Вот ты не оптимист вообще, – заметил я. – Будь ты оптимистом, ты бы сказал, что одна фара горит. Для таких, как ты, стакан всегда наполовину… не горит!
– Хватить гнать пургу, – устало проговорил Стальский, снова усаживаясь на пассажирское сиденье. – Давай заедем в автомагазин, купим лампочку.
*****
– «Sterva»? Нет. «Kurva»! Нет, не то… «L’arva»! Опять не то!..
– Может «Narva», молодой человек? – флегматично поинтересовался консультант.
Стальский прищёлкнул пальцами.
Изрядно перепачкавшись при установке лампочки, мы, наконец, тронулись в путь. Время поджимало.
– Клуб-то ночной, – в него никогда не поздно приехать, – сказал Стальский, догадавшись о моей тревоге по поводу времени.
– В твоей мысли определённо есть какая-то философская глубина, – отреагировал я.
Мы двинулись в путь сквозь пургу и ночь.
С середины пути меня начало овевать вдохновение, выражавшееся в пересказе текущих событий в виде поэмы; рифмы так и ложились на язык (под язык). К тому времени как мы в условиях снежного бурана с трудом отыскали клуб, сочинилось стихотворное нечто, что в последствие стало статьёй-поэмой в первом выпуске La Critic’и (названия у нашего СМИ тогда ещё не существовало). Что характерно: о самом клубе там было всего несколько слов. Слова эти коротко и хлёстко описывали убожество данного заведения досуга (внутрь которого мы даже не попали), а причиной стал факт того, что Глеб по телефону договорился о нашем визите в одноимённое заведение в другом городе-спутнике, – получается восточном. Короче, Стальский-Стальский… Когда охранник-фейсконтролист увидел в наших руках видео и звукозаписывающее оборудование, он отказал нам во входе и вызвал по рации администратора и двух коллег-вышибал. Мы конечно не собирались так легко сдаваться, но когда перед нашим взором предстали электрошокеры размером с палку для лапты, наши журналистские амбиции поубавились. Не сказав боле ни слова (только продемонстрировав средние пальцы), мы сели в шесть-девять и, заведя мотор с первого раза, поехали домой. «Коне фильмац».
«Жизнь – двойственность таких соединений,
как вещь и тень, материя и свет…»
Э. По
Глава о марте, апреле, Марте
Середина апреля застала меня лежащим на диване. Диван этот располагался в трёхкомнатной квартире кирпичного дома на верхнем – третьем – этаже в Вертолётостроительном районе. Когда я узнал цену за эту квартиру, то подумал, что нам повезло, а когда увидел квартиру, то подумал, что повезло хозяевам, что они нашли нас. Как бы то ни было, основными достоинствами эти апартаменты обладали: были трёхкомнатными, дешёвыми, с газовой колонкой и газовой же плитой. Гостиная, которая именовалась в данном случае залом, служила нам со Стальским конференц-залом, а две оставшиеся комнаты были отдельными каютами экипажа новой газеты, названия которой мы долго не могли придумать, а потом – как-то вечером – под водку и скользкие луговые опята, Стальский и я подняли мозговой вихрь, целью которого было (ни много ни мало) дать имя, а с ним и судьбу, нашему делу, нашей газеточке, дитю нашей любви к словотворчеству. Имя, которое бы отразило все переливы наших явных и невыраженных чувств к мирозданию. Ну, и чтоб звучало. И вот, когда мы уже прошли стадию горячего обсуждения и, прикрыв глаза, отпустили фантазию в свободный алкополёт, в наши мозги (ударение на «о») одновременно пришло слово! Слово, которого нет ни в одном языке мира (кроме, как позже выяснилось, итальянского, испанского и немного португальского), но которое понятно любому цивилизованному человеку на Земле, слово, не обозначающее что-то конкретно, но охватывающее всё сущее!.. Вначале было Слово! И Слово это было: La Critica; ударение на второе «i». «Ла», а не «Ля». «Ла КритИка»! Вообщем, «La Critica», граждане. Ощутив счастье, мы со Стальским допили ноль семь и доели маринованных опят.
В ближайший рабочий день мы устремились к нотариусу, который заверил копии наших паспортов, затем оплатили пошлину за регистрацию информационно-аналитического (а не рекламного или порнографического) средства массовой информации в виде газеты с территорией распространения «наш город и субъект федерации». Заполняя заявление-анкету, которую мы распечатали со специального сайта, мы затруднились с переводом на русский язык названия газеты; в буквальном переводе получалось «Критика», но мы не чувствовали себя учредителями «Критики», и, ещё немного поразмыслив перевели «La Critica» как «Критичность»; а что? Очень похоже на «Критику», однако слово «Критичность» имеет совершенно иное значение. Если честно, мы не слишком думали над этимологией, нам нравилось звучание.