Мы сидели на воротах и смотрели, как они приходят и уходят: судья, член местного совета, аптекарь, свечных дел мастер. Всем им здорово досталось.
И вот как-то в среду утром, во время школьных каникул, явился новый соискатель: он был нездешний и гораздо моложе своих предшественников. Даже моложе мамы.
Как всегда, прежде чем впустить его в дом, мама выгнала на улицу меня и малышей. Но на сей раз случилось нечто необычное. Очень скоро мы услышали какие-то звуки: сначала — рвущейся материи, потом как будто мебель возят по полу или швыряют по комнате; все это сопровождалось повизгиванием и ударами.
Затем прибавились человеческие звуки: стоны, рычание, крики и, наконец, вопли.
Мама никогда не издавала таких звуков, если не считать ночи рождения близнецов за четыре года до этого. Я ужасно испугалась, но не могла допустить, чтобы мальчики это заметили, и продолжала с ними играть, стараясь отвлечь их от звуков, доносившихся из дома.
Когда раздалась серия особо громких воплей, близнецы бросились к окнам и заглянули внутрь. На своих трех ногах они бегали весьма шустро, и я не могла за ними угнаться.
— Нет, мальчики, нельзя туда смотреть, — крикнула я, но их было уже не остановить.
Расплющив о стекло свои носики, они увидели на столе в комнате странное четвероногое существо.
Сначала они подумали, что это нечто родственное им самим: тоже с неправильным количеством ног, со странным туловищем, и ему тоже нет места в этом мире.
Когда стекло, запотевшее от их дыхания, расчистилось, они увидели, что одной частью этого существа является их совершенно голая мамочка, а другой — тот мужчина, который недавно пересек двор и вошел в дом.
Они все еще пытались постичь увиденное, когда мама их заметила и прогнала от окна, раздраженно жестикулируя, словно отгоняла мух.
В отличие от своих предшественников, этот ухажер застрял у нас надолго. Крики и треск мебели продолжались все утро, весь день и весь вечер. А мы торчали во дворе и ждали, когда нам разрешат вернуться в дом. Близнецам наскучили игры, и они занимали себя тем, что тремя ногами чертили в пыли какие-то фигуры. Их художество очень напоминало монстра, которого они увидели через окно.
Когда зашло солнце, я пробралась на кухню, чтобы приготовить ужин для старших братьев и холостых работников, иногда столовавшихся на fаttoriа.
Перед моими глазами предстала картина чудовищной разрухи.
Стулья были перевернуты вверх дном, некоторые даже сломаны; бутыль с пивом опрокинута, и пиво залило весь пол; полки перекошены, и с них попадали и разбились все банки с вареньем, которое я так старательно варила; тарелки перебиты; ящики буфета выдвинуты, их содержимое раскидано по всей кухне. Кувшины с родниковой водой, стоявшие возле раковины, разбиты; огромный тяжелый котелок лежит на боку, огонь в очаге погас.
Я тут же принялась за уборку, и вскоре огонь снова пылал, ужин был готов. Потом я ополоснула близнецов в кухонной раковине и спела им колыбельную.
Вечером, когда мы с Луиджи, Леонардо, Марио, Джулиано, Джузеппе, Сальваторе и с работниками сидели за длинным столом и ужинали, в дверях кухни, ничуть не испытывая смущения, появились мама и ее новый воздыхатель.
Он выглядел настолько изможденным, насколько ему и полагалось. Мама же, напротив, сияла. Ей нельзя было дать больше семнадцати.
— Дети, это Антонино Калабрезе, — сказала мама. — Он теперь будет жить здесь и станет вашим новым папой.
Значит, Антонино Калабрезе успешно сдал экзамен.
Через четыре месяца после похорон нa fattoria взяла старт свадебная процессия, она проследовала по крутым улочкам Кастильоне к церкви Святого Антонио.
Теперь близнецы были наряжены в белый матросский костюмчик, но вышагивали не так бойко, как в прошлый раз. Мама стала синьорой Калабрезе, а синьор Калабрезе — молодым богачом.
Глава 5
La cucina — сердце fattoria, фон, на котором разворачиваются события жизни нашей семьи, семьи Фьоре. Так было всегда и так будет впредь. Кухня — свидетельница наших радостей и бед, рождений и смертей, браков и прелюбодеяний на протяжении не одной сотни лет.
Даже сейчас призраки наших предков собираются на кухне, они присоединяются к нам, как старые друзья, участвуют в спорах и выносят свои суждения по жизненно важным вопросам.
La cucina хранит ароматы прошлого, и каждое событие ее истории заносится в памятный список запахов. Здесь — ваниль и кофе, мускатный орех и семейные тайны; там — молочный запах грудных детей, старая кожа, овечий сыр и фиалки. В углу, в кладовке, пахнет табаком — это запах прошлых лет и смерти. А солоноватый аромат вожделения и удовлетворения пропитывает воздух и на ступеньках погреба смешивается с ароматом мыла, чеснока, воска, лаванды, ревности и разочарования.
La cucina тянется по всей боковой стене нашего дома. Вдоль одной стенки стоит большая плита с самыми разными духовками и множеством конфорок. Над ней висит целая коллекция вертелов, шампуров, чайников и котелков.
Стены кухни утратили первоначальный цвет из-за табачного дыма и топления свиного сала, теперь они темно-бурые. Такого же цвета и плитка на полу. Окошки маленькие и расположены очень высоко, чтобы в летнюю жару было прохладно, а в зимний холод — тепло. Зимой на склонах вулкана лежит глубокий снег, и продрогшие работники после трудового дня в полях приходят сюда, чтобы выпить по стаканчику маминого крепкого пива.
В самом центре кухни стоит массивный дубовый стол, принадлежащий нашей семье со времен пирата Паскуале Фьоре. Говорят, будто он был сколочен из обломков палубы его корабля «Герцогиня» после страшного шторма, погубившего и самого Паскуале, и его пиратов.
На этом-то столе я и родилась. В день моего рождения, зимой 1915 года, мама готовила на завтрак sfincionе, и воды отошли как раз в тот момент, когда она месила тесто. Мама осталась одна fattoria — папа и старшие сыновья работали на самом дальнем поле. Помочь или сбегать за подмогой было некому.
Тогда мама влезла на стол и еще до того, как тесто было готово, сама родила меня, перерезав пуповину тем же ножом, которым за несколько секунд до этого готовила филе анчоусов.
Разомкнув тонюсенькие губки, чтобы издать свой первый крик, я продемонстрировала полный комплект зубов с широкой прорехой между двумя передними. Это сочли добрым предзнаменованием. Будто бы Роза Фьоре родилась везучей.
Моя страсть к кулинарии, видимо, связана с обстоятельствами моего рождения. Даже совсем маленькую, меня всегда можно было найти на кухне — я училась своему искусству и готовила кукольные порции блюд в игрушечных кастрюльках и горшочках.
На этом же столе выставляли каждого усопшего из рода Фьоре, обрядив его в лучшие одежды, чтобы родственники, друзья и соседи могли отдать покойному последний долг, прежде чем он отправится в свой последний путь — к кладбищу на холме.
Когда умер Дедушка Фьоре, его тоже по традиции положили на этот стол, и утром перед похоронами я кормила мертвое тело свежими panelle-изысканными пирожками с курицей, которые я отлично умела готовить. Я верила, что они вернут к жизни моего дедушку. И была страшно разочарована, когда выяснилось, что panelle не воскрешают мертвых. На короткое мгновение моя вера во всемогущество еды пошатнулась. А Дедушку Фьоре так и похоронили с жиром на бакенбардах, его беззубый рот был битком набит пирожками.
Глава 6
Для меня не было в новинку после трагедии искать убежища в la cucina, но никто не ожидал от меня такого разгула кулинарного катарсиса.
Я начала с приготовления макаронных изделий: мои ловкие маленькие пальчики вылепливали замысловатой формы ригатони, равиоли, спиралли, спагетти, каннеллони и лингвини. Потом я взялась за соусы с сардинами, анчоусами, цуккини, овечьим сыром, шафраном, кедровым орехом, смородиной и фенхелем. Их я подолгу варила в тяжелых чугунках, и они побулькивали на огне. Имею полное право сказать, что мои макаронные изделия славились на всю округу, и одних ароматов моих соусов, разносимых ветром, было достаточно, чтобы наполнить желудок бедняка.