В сотый раз перевернувшись с боку на бок, я вдруг решила сходить к исповеди. Другим это помогало в трудную минуту, и я подумала, что беседа со священником успокоит мою душу, как обычно это делала frittedda. Может, покаявшись в грехах, я смогу выдержать мамин испытующий взгляд и не выдать себя?
Я с нетерпением ждала рассвета, а потом заставила себя повременить еще немного, ведь еще слишком рано.
Когда ферма ожила и начался новый день, я накинула на плечи шаль, потому что было сыро и холодно, и отправилась за несколько километров в lа сhiеsа[14]. Падре Франческо, единственный священник в наших краях, только что отпер двери и как раз шел к алтарю, когда я попросила исповедать меня.
— Я совершила страшный грех, отец мой, — сказала я, собрав все свое мужество.
— Какой именно, дитя мое? — спросил священник.
— Плотский, святой отец, — еле выговорила я после долгой паузы.
— Тогда объясни мне все с самого начала, дитя мое, и милосердный Господь простит тебе.
— Понимаете, святой отец, мама уехала в Ад-рано, потому что там умирает Бабушка Кальцино…
— Да дарует ей Господь вечный покой, — перебил священник и перекрестился.
— Мама поехала, чтобы вернуть принадлежащие ей вещи, которые были ей обещаны и на которые тетя Катерина, тетя Ида, тетя Рита, тетя Лучия, дядя Гульелмо, дядя Лоренцо и дядя Пьетро не имеют никакого права… — продолжила я, повторяя мамины слова, много раз мною слышанные, особенно в последние дни, когда Всемогущий Господь вознамерился прибрать к себе Бабушку Кальцино.
— Твоя мама — почтительная дочь, Роза, — кивнул священник и снова перекрестился. — Итак, дитя мое, — продолжал он, — как это связано с твоими плотскими грехами?
— Я согрешила, святой отец, — ответила я. — Когда мама уехала в Адрано, Антонино Калабрезе достал из погреба целую бутыль граппы. Луиджи, Леонардо, Марио, Джулиано, Джузеппе и Сальваторе помогали ему прикончить водку. Они пели песни и танцевали. Близнецы занимались своими делами в старом свинарнике.
— А что делала ты, моя маленькая Розина? — спросил священник.
— Я пошла гулять в поле, святой отец.
— Одна, дитя мое?
— Нет, святой отец.
— С кем же ты гуляла в полях, пока твоей мамы не было дома. Роза?
— С Бартоломео, святой отец.
— С Бартоломео Соньо?
— Да, святой отец.
— Бедное, бедное дитя, — пробормотал священник. — Продолжай.
— Мы далеко забрели, святой отец. Через долину, к старому замку, и там мы делали эти дела.
— Какие дела. Роза?
— Дела, которые делают без одежды, — сказала я, опустив голову.
— Понимаю, — сурово произнес священник. — Ты совершила тяжкий грех. Роза. Но для того, чтобы я мог сказать, насколько именно он тяжел, ты должна описать все очень подробно: что делали вы оба, когда сняли одежду.
Запинаясь и сгорая от стыда, голосом чуть громче шепота, я описала весь ход событий.
Я заметила, что по мере изложения моей истории падре Франческо дышал все тяжелее и тяжелее. Он стал ерзать и вертеться, а потом так же странно запыхтел, как и Бартоломео предыдущей ночью, когда лежал на мне. Затем padre начал стонать, а в самый напряженный момент моего повествования стоны вдруг смолкли.
— Святой отец, — сказала я, нарушая долгое молчание, — как же будет с отпущением моих грехов?
— Тебе, Роза, нужно прийти завтра и повторить свою исповедь, — слабым голосом произнес священник. — Но учти: ты не должна менять в ней ни единого слова, ибо Всемогущий Господь узнает об этом, и тогда грехи твои приумножатся многократно.
— Спасибо, святой отец, — поблагодарила я и, перекрестившись, вышла из исповедальни, стараясь выглядеть веселой. На самом же деле мне стало еще неуютнее и тяжелее, чем до разговора с падре Франческо.
Оглядевшись, я увидела старую синьору Соньо, бабушку Бартоломео. Она громко рыдала, сидя на скамье, отведенной ее семейству. Странно… Перекрестившись еще раз, я покинула lа chiesa и вышла на залитый солнцем церковный Двор.
Глава 10
Пока падре Франческо выслушивал мою исповедь, в сером каменном доме на окраине Рандаццо донна София Бакки лежала, зарывшись лицом в мягкие подушки на массивной дубовой кровати с балдахином. Время от времени ее хрупкая фигурка, одетая во все черное, содрогалась от рыданий, и она едва успевала перевести дух. Потом она ненадолго замолкала и снова начинала всхлипывать, чтобы затем выплеснуть свое горе в рыданиях.
София взглянула на белый солнечный лучик, который пробился сквозь узкую щелку в шторах, слегка разогнал царивший в комнате кромешный мрак и застыл на потолке ярким пятном.
Одинокая муха носилась под лампой в центре комнаты, выписывая прямоугольники.
Никто не знал, что София влюблена в Бартоломео с тех самых пор, как оба они ходили на свадьбу Франко, двоюродного брата Софии. Ей тогда было двенадцать лет. Тот день она запомнила во всех подробностях. Она наблюдала за Бартоломео, который смущенно стоял в углу церковного двора, пока всех фотографировали: невесту с женихом, невесту и жениха с семьей невесты, потом с семьей жениха, а под конец — все новоиспеченное семейство, то есть около трехсот человек, двух собак и козу.
На песке лежала мертвая ящерица, и Бартоломео колупал ее носком ботинка, пока ждал, когда взрослые наконец наговорятся.
Дальние родственники по очереди ерошили ему волосы или трепали его по щеке.
Затрудняюсь сказать, чем именно Бартоломео привлекал к себе внимание, когда был ребенком, но София успела влюбиться в него, пока наблюдала его за игрой с мертвой ящерицей, и с того самого дня тихо, но пылко любила его всю свою жизнь.
София встречалась с Бартоломео от случая к случаю — на свадьбах, похоронах и праздниках, — но ни разу не перемолвилась с ним ни словечком. Ее дневник начинается с записи о девчачьей страсти к мальчику. И, в конце концов, София нечаянно, не ведая о том, стала причиной его гибели.
Когда Софии было семнадцать, ее отец, дон Фредо, решил просватать ее за Бартоломео, и девушке показалось, что вот сейчас ее мечты станут явью. Любовь, которую она так долго и тайно взращивала в себе, могла наконец принести плоды.
В ночь накануне трагедии, готовясь к помолвке в доме Соньо, София все еще не верила своему счастью. Наряжаясь, она улучила момент и отперла маленький сундучок, в котором хранила сокровища-девичьи реликвии, собранные за пять лет томления. Там лежала вилка, которой Бартоломео ел на свадьбе, где она впервые его увидела; вялая засушенная роза, которую Бартоломео год назад собственноручно бросил на могилу во время похорон дона Вито Барзини; зеленоватый камушек, который он наподдал ногой на другой свадьбе; пуговица от его рубашки; использованная бумажная салфетка; волос, который София тайком сняла с воротника его пальто на прошлогоднем празднике Света.
София рассматривала свои маленькие святыни с тем же благоговением, что и раньше, когда Бартоломео был ее несбыточной мечтой. Теперь она должна стать его женой, и сегодня вечером она его увидит, впервые поговорит с ним, если сможет вымолвить хоть слово. А может быть, даже удостоится его поцелуя.
От такого непереносимого счастья у Софии закружилась голова. Она представила себя в церкви: она дает клятву верности, Бартоломео приподнимает на ней вуаль, и у него дух захватывает от ее красоты. Потом первая брачная ночь, когда он снимет с нее подвенечное платье, прижмет ее к себе, и она, как и подобает невесте, зальется краской стыда, слушая скабрезные выкрики собравшейся под окнами толпы. София представила себе, как родится их первенец — мальчик, которого она назовет Бартоломео, в честь отца. Ни одного ребенка на свете не любили так, как будут любить этого.