Пролог
В густом и сладковато-пряном воздухе, щедро приправленном солнцем и яркими красками, виртуозный полет бабочки – часть умопомрачительной картины жизни, богатой на незначительные события, интересные лишь для тех, у кого есть время их наблюдать.
Собственно, порхает она, не задумываясь над тем, для чего порхает. Так устроена природа – бабочка должна лететь. И, прежде чем лишится крылышек, она совершит удивительное путешествие, повидав много людей, домов и цветов. И много неба, которое в разных уголках земли и само разное. Даст бог, к зиме успокоится и заснет. Но об этом ей ничего не известно.
Что вообще может знать эта единственная бабочка? Темно-синие крылышки подрагивают от ветра, и, кажется, ее немного сносит в сторону. Впрочем, борьба также часть устройства природы. Исключительно до того времени, пока бабочка не поймана сачком. И не пришпилена булавкой на полотно. Для чего? Неизвестно.
Она еще трепыхается. Она еще надеется вырваться. Но есть в этих движениях страшная глазу и осознанию обреченность. Мальчишка, поймавший ее, берет двумя пальцами тельце, чтобы не повредить изумительный узор крылышек. Подносит к глазам и произносит: «Ну и погляди, какая красавица! Такой у меня не было!»
Она все еще продолжает сражаться. И не понимает, что уже обречена. С той минуты, как посажена в склянку, у нее не осталось шансов. Она бьется о прозрачные стенки, не видя перед собой преграды. Но в склянке даже и воздух иной. Гуще, тяжелее, горячее, им нельзя надышаться, и от него болит ее хрупкое тельце.
«К чему она тебе? – раздается рядом еще один голос. – Мало тех, что висят в кабинете твоего отца?»
«Но такой ведь там нет, - удивляется первый. – Вот поглядишь. Придем домой, приколю ее булавкой. А потом под стекло».
Бабочка не разбирает слов. Голоса пугают ее. Она не помнит того, как порхала под солнцем. И не знает того, что больше ей не порхать. Она не может остановиться – это напоминает агонию. Взмахи крыльев становятся чаще. Боль от ударов теперь уже не покидает ее. До того мгновения, пока склянка вдруг сама не приходит в движение. Она не видит этого. Не чувствует. Склянка летит над дорожкой, крышка откатывается в сторону. И бабочка находит выход. Отныне она свободна.
«Зачем?» - раздается голос ловца.
«Пусть лучше летает», - отвечает тот, кто минуту назад выбил склянку из рук первого.
«Совсем с ума сошел! – восклицает мальчишка с сачком и подбирает с земли сосуд. – Больше я с тобой гулять не буду. Только портишь все!»
А не все ли равно, что он портит? Обиженный уходит прочь. Непонятый остается. Остается и долго-долго смотрит в небо, даже не подозревая, что в разных уголках земли оно разное. Как и воздух – везде непохожий. В траве что-то звенит, отчего на душе становится легче. Будто бы освободив бабочку, освободился сам. Сразился с ветряной мельницей и вышел победителем из этой схватки. В жизни так часто приходится бороться с ветряными мельницами, что уже и не отличить, какое из сражений действительно важно.
Мальчик неспешно сходит с дорожки и идет по траве, чувствуя, как травинки касаются его ног. Улыбка не стирается с его лица. И он еще не знает, что через мгновение спасенная им бабочка сядет к нему на плечо.
1
1922 год
- Симона всегда мечтала жить у моря, - разглагольствовал синьор Чезаре, поглядывая по сторонам. – А она моя старшая. И все лучшее будет у нее – дом, муж, положение. И архитектор.
Он взглянул на своего спутника и хитровато подмигнул.
Архитектор улыбнулся в ответ и перевел взгляд на окно. Пробегавший за ним пейзаж в солнечный день сражал бы яркостью красок, если бы не был подернут легкой дымкой, стелившейся по холмам. Август был жарким, и, казалось, даже воздух липнет к коже. И, справедливости ради, если о чем он сейчас и мечтал, так это о том, чтобы окунуться в море. А вовсе не осматривать городок, виллу и какие-то удивительные конюшни, имевшиеся в хозяйстве.
- Если я лучший, то тебе повезло, что я эти дни был в Риме, - негромко ответил он. - Меня соблазняли Парижем.
- Пффф… - фыркнул синьор Чезаре. – Что ты не видел в своем Париже? Да еще в середине августа, когда он особенно похож на каменное пекло? Погоди, вот покажу тебе мой парк и берег… Да, впрочем, и городок… Сам поймешь, что мое предложение – лучшее из всего, что ты когда-либо получал в жизни! И сам себе позавидуешь, что оказался в Риме.
- Ну, когда ты раскроешь все карты, вероятно, пойму. Сейчас все довольно смутно. Да и вилла, как я понимаю, пока еще не совсем твоя, Чезаре.