Потом они целовались, будто юные влюбленные, еще не до конца постигшие прелесть поцелуев. И он впервые узнавал ее губы по-настоящему.
Рождения Андреа они дожидались с тех пор, как самая обычная чета, дожидавшаяся своего первенца.
Так все изменилось для него. Менялось ли для нее?
Жанлука медленно бродил по оранжерее Торнабуони, где еще накануне вовсю трудились садовники. Семья уехала в Гроссето до конца недели. И теперь Росси ругал себя последними словами за то, что болтнул Алессии, что идет к Чезаре. Конечно, она сообразила… Но, ей-богу, все что угодно, лишь бы только поскорее уйти из дому, в котором она принимает ди Риньяно.
Все что угодно, лишь бы ничего этого не было.
Он задумчиво смотрел, как подрагивают крылья крупной синей бабочки, сидевшей на цветке. И отчего-то боялся спугнуть ее своим взглядом. Не смотреть не мог. И вспоминал ту минуту, когда впервые увидел Фарфаллу в ее ресторанчике, встречающей их с Чезаре в его первый день в Монте-Арджентарио. Когда она была счастливее? Тогда – имея любовь Леопольда ди Риньяно и все еще не разбившиеся мечты? Или теперь – когда ее действительность это Жанлука Росси и маленький мальчик, в чьих чертах не было ничего от того, чье имя он носил. И какие теперь у нее мечты?
Бабочка дрогнула и упорхнула.
А он обернулся на звук шагов, который заставил ее испугаться и улететь – к множеству своих сестер в этом саду.
Шаги были торопливыми, как и дыхание Фарфаллы, примчавшейся сюда в поисках мужа.
- Так и знала, что найду тебя здесь, - сказала Алессия.
- Люблю этот сад. Неплохо получилось, - задумчиво ответил он.
- Неплохо? – удивилась она и оглянулась. – Это потрясающе, Жанлука.
- Да, так говорят… - помолчал. Посмотрел на ее хрупкую фигурку среди цветов и порхающих насекомых. И неожиданно заговорил: - Чезаре писал, что ди Риньяно не слишком-то хорошо живет со своей женой. Все чаще болтают об их расставании, но сейчас известно, что она забирает свои деньги из банка Торнабуони. И намерена оставить Рим. Я знал об этом некоторое время. Наверное, следовало сказать тебе.
- Считаешь, мне есть дело до клиентов твоего Чезаре? – рассмеялась она и взяла мужа под руку. – Впрочем, не думаю, что ему что-то угрожает даже и без денег синьоры ди Риньяно.
- Господи, Фарфалла! Не делай вид, что не понимаешь, о чем я! – вдруг рассердился Жанлука – кажется, впервые при ней. Но тут же видимым усилием заставил себя остынуть. – Я же знаю, почему он приезжал, и чего он хочет от тебя. И понимаю. Есть ты, есть он, есть Андреа. Я лишний. Но послушай… мне предложили строительство в Нью-Йорке… Словом, я уеду и никому не стану мешать, если ты решишь…
От его слов она будто застыла на мгновение. С ужасом представила себе, как это – вдруг остаться без него. Без его глаз, улыбки, нужных слов, которые он умел находить в любой ситуации.
- Ты хочешь оставить меня? – уточнила она, пытаясь осознать сказанное им и все еще надеясь, что это несерьезно.
- Я тебя? – опешил он.
- Но, кажется, это ты собрался в Нью-Йорк! – вспыхнула Алессия, вспомнив синьору Делла, возмущающуюся на отца в кухне. Тогда она всегда посмеивалась над мамой. Теперь мысленно отмахнулась от этого воспоминания, понимая как в этот самый момент похожа на нее. Голос ее звонко раздавался под стеклянной крышей: – Это ты собрался никому не мешать! Позволь узнать, в чем именно? В том, что ты придумал себе, гуляя в этой чертовой оранжерее? Как тебе в голову могла прийти такая глупость? Есть наша с тобой семья. Это в ней ты чувствуешь себя лишним?
Алессия резко замолчала.
Она никогда не разбирала собственное сердце по кирпичикам, чтобы точно сказать, в какое мгновение полюбила мужа. Это была другая любовь, тихая и спокойная, в отличие от чувства, что она испытывала к Леопольду. Она никогда их не сравнивала. Но любовь к Жанлуке делала ее сильнее во стократ, помогая жить день за днем, управляться с отцом и рестораном, не обращать внимания на косые взгляды, порой преследующие ее на улицах городка.
Она хорошо помнила, как он ждал появления на свет ребенка, видела, как теперь отдавал ему свое свободное время, и знала, что у Андреа нет и не может быть другого отца. Вглядываясь в личико сына, она с радостью отмечала, что он похож на Никколо, догадываясь, как больно было бы Жанлуке смотреть в чужие глаза.
Чем больше она узнавала своего мужа, тем сильнее становилось ее желание сделать его счастливым. Она окружала его заботой и нежностью – такой была ее любовь к нему. Она не мыслила себя без него. А он все так же смешил ее. Теперь она умела отличать придуманное от произошедшего. Но не сумела заметить, когда жизнь с ней стала ему так невыносима, что он готов уехать за океан, только бы не быть рядом.
И разве смеет она держать его после всего, что он для нее сделал?
Алессия посмотрела на мужа и с болью выдохнула:
- Но если тебе так будет лучше…
- Лучше?! – рявкнул он, снова распаляясь. – Да я даже думать боюсь о том, что однажды утром проснусь, а рядом тебя не будет! И этот проклятый ди Риньяно! Какого черта он приехал теперь? И какого черта ты ведешь себя так, будто это ничего не значит?
- А что это может значить? – теперь уже опешила она.
- Это я и пытаюсь понять! Что он значит для тебя сейчас!
- Ничего. Он ничего для меня не значит, - Алессия подалась к мужу, коснулась губами его щеки и прошептала: - Есть ты, наш с тобой сын и я. Все остальное не имеет значения.
Некоторое время он молчал, внимательно глядя в ее глаза, на дне которых давно научился читать. Или верил, что научился. Но, по всей видимости, читал он еще недостаточно бегло. Иначе не спросил неожиданно робко и тихо:
- Да?
- Я люблю тебя, Жанлука, - так же тихо, но уверенно ответила она. – И я буду любить тебя, куда бы ты ни поехал.
Архитектор Росси еще помолчал. Совсем недолго. Ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы осознать сказанное ею. А потом поправил завиток на ее лбу, который вечно выбивался из прически, и заявил, как ни в чем не бывало:
- Про Нью-Йорк я серьезно. Но это на годы. Может быть, откроем там твою тратторию?
- Пусть будет Нью-Йорк. И пусть будет траттория, - улыбнулась Фарфалла.
- Уж можешь мне поверить, это будет нечто грандиозное! – объявил Жанлука, обнимая ее крепко и нежно.
И они целовались, как в ту пору, когда бабочка только-только снова смогла летать. В странном, удивительном мире, в котором вокруг них махали цветными крылышками совсем другие бабочки. И в котором цвели яркие цветы среди буйной зелени. Солнце пробивалось сквозь стеклянные стены этого их мира. Но он не казался хрупким – они знали наверняка, что прочнее его нет ничего на свете. Они целовались и совсем не чувствовали, как крохотные разноцветные создания касались их взмахами крыльев. Может быть, какая-то даже села одному из них на плечо?