Его неряшливый костюм, явно доставшийся ему с чужого плеча, только подчеркивал бледность его лица, по которому то и дело пробегала рябью мелкая нервическая судорога; внимательное выражение в его глазах подчас сменялась странной отрешенностью, и он замирал, точно статуя, не выпуская карандаша, иногда даже не закончив штрих. Так он мог просидеть с полминуты, что-то про себя обдумывая или, напротив, упустив свое сознание в сферы, отстраненные от внешнего мира; затем оцепенение оставляло его, и он возвращался к своему занятию, как ни в чем не бывало, ничем не показывая, что его необычное состояние может как-то его смутить. Окружающее пространство как будто мало интересовало его — он никого не окликал, да и среди его готовых работ, аккуратно расставленных у перил, не было заметно ни одного портрета, одни лишь пейзажи или малопонятные абстракции, смысл которых сложно было бы угадать даже самому искушенному ценителю. К присутствию молодого человека на мосту, к слову, уже успели привыкнуть — кто-то здоровался с ним, и он вежливо приподнимал от макушки потертую шляпу, но вообще мало кто желал приблизиться к нему, и его, кажется, всецело это устраивало. Лишь иногда он поворачивался в толпу и, покусывая губу, будто силился кого-то в ней рассмотреть, но это было не более чем секундное помрачнение, которое проходило так же быстро, как и приступы онемелого спокойствия.
Со всей тщательностью вырисовывая шпиль капеллы, распарывающий небо, точно острое шило, молодой человек не сразу заметил, что у него появилась компания. Молодая девица, одетая во все черное и крепко замотавшая шею шарфом, несмотря на погожий день, остановилась невдалеке от него, остолбенев и лихорадочно шаря дрожащей рукою в воздухе рядом с собой. Ничто, увы, не могло послужить девице опорой, и, возможно, именно поэтому ей удалось устоять на ногах — не в силах справиться со своим потрясением, она сделала несколько неверных, пьяных шагов, чтобы оказаться совсем близко от художника, который лишь сейчас заметил ее присутствие.
— Вы?.. — проговорила она хрипло, прерывисто, почти бессвязно; каждое слово давалось ей видимым напряжением сил, и разобрать что-то в невнятном сипении, коим являлся ее голос, было чрезвычайно нелегко. — Вы… я думала, вы мертвы…
Подняв на нее взгляд, молодой человек озадаченно сморгнул — раз, другой, третий. Его глаза скользнули по ее лицу, вовсе не задержавшись на нем; куда больше внимания художник уделил одежде незнакомки, ее осанке, манере держать руки — и это нисколь не помогло ему понять, кто она такая.
— Извините, — проговорил он, чуть морщась — похоже, ему не впервые было переживать подобного рода неловкость, — я вас не расслышал.
— Вы… — только и выговорила она, прежде чем язык окончательно отказался повиноваться ей. Беспомощно, ничего не понимая, она смотрела на то, как он вытирает перемазанные в графите пальцы носовым платком, затем тихо кашляет в сжатый кулак, собираясь с мыслями, и отвечает несмело, явно боясь ошибиться:
— Это ведь вы подходили ко мне на той неделе по поводу вида на Нотр-Дам? Мы ведь уговорились на десять дней. Я закончу послезавтра, как мы решили. Что-то изменилось?
Он беспокоился, и, скажем по секрету, тому была причина: аванс, врученный ему заказчицей, он успел уже потратить и понятия не имел, как будет возвращать деньги, если та вдруг пожелает их вернуть. Но его тревоги оказались беспочвенными — девица в черном только смотрела на него и тяжело, свистяще дышала, с трудом осмысливая происходящее.
— Вы меня с кем-то путаете, — произнесла она наконец тихо и обреченно, понимая во всей полноте истинную подоплеку сложившегося положения. Молодой человек, хоть и несколько воспрял духом, все же смутился — несмотря на то, что такие казусы в его жизни были совершенно привычны, он не мог научиться относиться к ним полностью равнодушно. На мосту, конечно, много кто знал о нем — знал, что он может не узнать знакомого или не отличить одного заказчика от другого, будучи не в состоянии сопоставить в четкий образ то, что видит в лицах окружающих его людей. Чужие черты, взгляды, выражения были точно скрыты от него мутной пеленой; пытаться узнать кого-то в лицо было для него занятию сродни тому, чтобы пытаться собрать мозаику из разрозненных, разнородных кусочков, не предназначенных к тому, чтобы оказаться единым целым*.
— Извините, — повторил он, поскорее возвращаясь к работе. Он полагал, что девица уйдет после этого, но она не торопилась этого делать — растерянно посмотрев на него, на незаконченный рисунок Консьержери, затем на те работы, которые выставлены были на продажу и на которых лица изображенных прохожих были не более чем мутными бесформенными пятнами, лишенными любых черт — отошла чуть поодаль, бессильно опустилась на мостовую у самого входа на мост и, прислонившись к перилам, горько и безнадежно заплакала.
Она сидела так почти час, не в силах подняться и уйти прочь; людской поток, снующий туда-сюда по мосту, огибал ее, ибо если и пробуждалось в ком-то из идущих мимо толика сострадания, то она гасла тут же, стоило ему услышать страшные, нечеловеческие звуки, вырывающиеся из когда-то разрезанного и наскоро зашитого горла. Ни у кого не было желания связываться с существом, чьи рыдания звучали, как вой ожившего ночного кошмара, и все торопились скорее уйти, чтобы потерять девицу из виду и таким образом перестать иметь даже самое призрачное отношение к ней. Скрипач, так и не прервавший игру, косился на нее со всем возможным неодобрением: из-за ее непрошеного присутствия поток денег, льющийся в его футляр, заметно поредел.
— Почему вы плачете?..
Девица всем телом вздрогнула. Ресницы ее слиплись от слез, и она не сразу смогла открыть глаза, но по знакомому голосу поняла, что к ней приблизился ни кто иной, как давешний художник. С неуверенной, сконфуженной улыбкой он склонился над ней, и она увидела, что он протягивает ей только что законченный рисунок.