— «Rien n'est sacré pour un sapeur»! — восторженно шепнула Лили, стоило первым аккордам разнестись по замершему залу. — Я очень ее люблю.
Даниэль, хоть и старался оставаться бесстрастным, против воли подался вперед. О магической силе голоса Девушки в Красном Платье он был уже наслышан: из разговоров на улицах, из шепотков в самом заведении, из отголосков распевов, что изредка доносились до него. Теперь он мог стать свидетелем тому, о чем так много слышал, и внутри у него что-то волнительно сотряслось.
— Qu'un' pauv' servante a donc d'misère
À l'égard de son sentiment…
Голос действительно был хорош. Мягкий, звучный, с вибрирующими нотками, заставляющий даже избитые, много раз услышанные слова звучать по-новому. Даже странный, на взгляд Даниэля, выбор песни ничем не умалял достоинства этого голоса, и все присутствующие в зале, несомненно, были покорены и раздавлены.
Кроме него самого.
— Il m'dit: ça se trouve à merveille
J'vous obtempèr' cette faveur, ah!
Et puis il lich, tout' la bouteille;
Rien n'est sacré pour un sapeur!..
Поначалу Даниэль решил, что ничего не чувствует просто потому, что не может осмыслить, переварить окатившее его воодушевление, упоение, экстаз — в общем, все те чувства, что подобало испытывать при звуках голоса Девушки в Красном Платье. На то, чтобы понять, что песня действительно огибает его, не задерживаясь ни на миг в его сердце, Даниэлю потребовался почти целый куплет. Но он не успел испытать изумление от этого факта, ибо в эту секунду случилось нечто еще более странное.
— Ce fut hélas pour mon malheur, ah!
J'eus beau lui dir' v'là m'sieur qui arrive,
Rien n'est sacré pour un sapeur!..
Песня закончилась, хотя, как точно помнил Даниэль, еще один куплет остался не исполненным. Но этого как будто никто не заметил: воздух в зале разорвало от аплодисментов, и Жюли словно потонула в них и криках «браво»; никто также не замечал, что она хватает ртом воздух, а грудь ее содрогается в такт каждой тщетной попытке сделать глубокий вдох. Сделав несколько шагов в сторону, она опустилась на банкетку. Силы явно оставили ее.
— На бис! На бис! — крикнул кто-то, и Даниэль заметил, как заиндевело на этих словах лицо Мадам. На Жюли она как будто не обратила никакого внимания и, поднявшись со своего места, объявила тоном вежливым, но непреклонным:
— Не все сразу, господа. Дайте ей отдохнуть. Эжени развлечет вас.
Эжени, следуя ее знаку, вышла из-за стола и поспешила занять место на подмостках; Жюли кто-то передал наполненный бокал, и она приникла к нему до того жадно, что несколько алых капель покатились по ее подбородку.
— Это… с ней так всегда? — спросил Даниэль, поворачиваясь к Лили. — Мне кажется, что-то не так.
Она, как ему показалось, едва не подскочила на месте. Даже в свете свечей видно было, что по щекам ее пробежали пятна лихорадочного румянца.
— И вы? Вы тоже видите?
— Вижу, конечно, — подтвердил он, недоумевая про себя, что в его словах могло привести Лили в смятение. — Тут увидит любой…
— Нет, — заговорила она возбужденно, путаясь в собственных словах и с явным трудом беря себя в руки. — Никто ничего не видит, я клянусь вам, месье. Я даже думала, что сошла с ума, раз думаю, что что-то не так.
— Тогда это сумасшествие и мне передалось, — предположил Даниэль, вновь возвращаясь взглядом к происходящему в зале. Теперь центром всеобщего внимания была Эжени, запевшая какой-то несложный романс; Жюли успела оказаться за столом, рядом с генералом, который как раз в этот момент лично подливал ей вина и расточал слова похвалы. Она улыбалась ему, но глаза ее напоминали пустые ледяные провалы, что делало лицо похожим на зловещую маску, и от одного вида этого лица у Даниэля по спине пробежал мороз.
— Иногда я смотрю на нее, — произнесла Лили очень тихо, но он услышал ее каким-то чудом — наверное, потому что сам в тот момент думал о том же, — и мне становится страшно…
Огни светильников, плясавшие на ее лице, дрогнули, отчего Даниэлю показалось, что она готова заплакать, но это было не более чем мимолетной игрой света: когда до нее донесся залихватский окрик «Еще три бутылки!», Лили подскочила на ноги с видом очень спокойным и даже деловитым.
— Простите, мне надо идти, — прошептала она, прежде чем нырнуть обратно в зал с отвагой бывалого пловца, бросающегося в бушующий океан. Даниэль проследил за тем, как она скрывается за ширмой, где находился, судя по всему, вход в кладовую, а потом допил свое шампанское одним глотком, оставил свое место и, никем не замеченный, прокрался к выходу.
В холле, у самых дверей, он наткнулся на Мадам — очевидно, ей было свойственно умение находиться в двух местах одновременно, ведь Даниэль готов был поклясться, что, выходя из зала, видел ее за фортепиано. Она стояла у приоткрытого окна, раскуривая тонкую изящную трубку; в сторону Даниэля она не повернулась, только спросила, заметив, как он берет с вешалки шляпу:
— Уже уходишь? Как тебе наша звезда?
В ее вопросе был явственно слышен подвох, и Даниэль предпочел ответить осторожно:
— Достойно внимания.
Мадам хмыкнула и покачала головой, выпуская клуб густого, терпко пахнущего дыма, и Даниэль все же решился спросить:
— С Жюли все в порядке?
— Что натолкнуло тебя на мысль, — проговорила Мадам бесстрастно, как будто предмет вопроса ничуть ее не касался, — что с ней что-то может быть не в порядке?
Даниэль смутился. После столкновения со стоическим спокойствием Мадам его собственные подозрения стали казаться ему зыбкими, абсолютно беспочвенными; пожалуй, он готов был вслед за Лили признать себя сумасшедшим или просто чрезмерно подверженным мимолетному впечатлению.
— Она как будто нездорова, — ответил он только для того, чтобы не молчать, на что Мадам сухо усмехнулась:
— Конечно, она нездорова. Ее болезнь называется «лень и чрезмерное пристрастие к вину». Я говорила ей об этом не один раз, но, — тут она сделала паузу, чтобы глубоко затянуться, и продолжила с издевательской интонацией, сочно отчеканивая каждое слово, — кто я такая, чтобы ей указывать? Ей, конечно, лучше знать. Я могу только умыть руки.
Даниэль вспомнил сцену, свидетелем которой он против воли стал, когда впервые перешагнул порог заведения. Похоже, что в словах Мадам был определенный резон.
— Доброй ночи, — сказал он, прежде чем распахнуть дверь и шагнуть в шумную ночь, что волнительно бурлила снаружи.
— Доброй ночи, — отозвалась Мадам, по-прежнему говоря точно не с ним, а с кем-то невидимым перед собою. Уже сойдя с крыльца, Даниэль обернулся и увидел, что ее величественный силуэт не шевельнулся, точно пригвожденный к закрывающей окно портьере безжалостным светом электрических ламп.
---
*ваганты - средневековые бродячие поэты
**в понятие идеала женской красоты викторианской эпохи входили худощавость и бледность; полнотелые и полнокровные девицы, принадлежавшие к высокому обществу, старались придать себе как можно более томный и болезненный вид.
5. La collision