— Я ведь говорила, — заявила мадам безапелляционно, давая понять, что не приемлет ни одного слова против, — мне больше не нужны девицы. Со своими бы справиться.
— Но вы же согласились на нее взглянуть, — упрямо заявила женщина, дергая девчонку за руку; та мелко переступила с ноги на ногу, но продолжила подавленно молчать. — Она вырастет настоящей красавицей, уверяю, мадам!
Мадам бросила короткий взгляд на лицо девчонки — та действительно была довольно миловидна, Эжени не могла этого отрицать, — но осталась совершенно бесстрастной.
— Сомневаюсь в этом. Возраст меняет многих не в лучшую сторону. Многие теряют свою детскую прелесть, стоит им созреть.
— Но, мадам…
— Нет, нет, нет, — та махнула рукой в знак того, что беседа окончена. — Отдайте ее в прачки. Пользы будет больше.
Сказав это, она развернулась, чтобы скрыться в доме, и успела потянуть на себя дверь, но женщина, не теряя последней надежды, успела вцепиться в ее рукав.
— Возьмите ее хотя бы поломойкой! Она очень трудолюбивая, мадам! И никогда не жалуется!
Мадам сделала судорожное и брезгливое движение, стремясь высвободить руку, но на последних словах замерла и медленно обернулась. На лице ее проступил легкий, пока еще неверный и хрупкий интерес.
— Никогда не жалуется?
Женщина замотала головой. О чем-то мимолетно подумав, мадам подобрала юбку и спустилась с крыльца; оказавшись рядом с ней, просительница, кажется, даже перестала дышать.
— Как тебя зовут? — обратилась мадам к девчонке. Та подняла на нее глаза с явным усилием; губы ее ходили ходуном, но она сумела вымолвить едва слышно, так, что Эжени пришлось напрячь слух, чтобы разобрать имя:
— Линетт.
— Вот как, — ответила мадам и вдруг, протянув руку, с силой ущипнула девчонку за предплечье. Эжени шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы: она-то хорошо знала, что щиплется мадам больно, если ее разозлить, разве что кожу с руки не сдирает, и синяки от ее пальцев не сходят долго, приходится изводить на них лишнюю пудру и крем. Но девчонка как будто ничего не ощутила — не вскрикнула и даже не вздрогнула, только замерла и спрятала глаза, точно укрываясь за невидимым, но непробиваемым панцирем.
Мадам выпрямилась, убирая руку. От ее былой непреклонности и следа не осталось. Наоборот, уголки ее рта тронула мимолетная удовлетворенная улыбка, как бывало обычно в предвкушении удачного вечера.
— Я дам вам за нее пятьсот франков, — сказала она, доставая кошелек. Женщина встряла тут же:
— Шестьсот.
— Пятьсот, — снисходительно повторила мадам, подпуская в голос стальных ноток, и женщина не осмелилась спорить. Получив деньги, она исчезла сразу, не услышав даже, как ей советуют проваливать и больше никогда не появляться рядом с заведением; девчонку же мадам кивком головы пригласила следовать за собой, и та, по-прежнему не выказывая никакого отношения к постигшей ее судьбе, скрылась с нею в дверях.
Эжени отстранилась от оконца. Сердце ее гулко колотилось, повинуясь странному волнительному предчувствию, и Эжени с трудом могла разобрать донесшийся из холла властный голос мадам:
— …ничего не скрывать от меня, не выходить без моего разрешения, и упаси тебя бог украсть хоть что-нибудь с кухни. Если ты будешь делать, как я сказала, то с тобой ничего не случится. Поняла?
— Да, мадам.
— Прекрасно. Терпеть не могу людей, которым надо повторять по нескольку раз. Эжени! Ты где, чертовка? Знаю, ты и не подумала пойти к себе!
Понимая, что скрываться бессмысленно, Эжени высунулась в холл. Девчонка уставилась на нее со страхом и восторгом одновременно — должно быть, для нее Эжени в своем домашнем халате и с неприбранными волосами выглядела почти что королевой. Это было забавно и лестно одновременно, и Эжени ощутила, как начинает против воли улыбаться.
— Покажи ей, где можно нагреть воду, — приказала мадам, морщась. — Для начала неплохо бы ее отмыть. Но пусть не рассиживается, сегодня вечером придут господа из министерства транспорта, а после них всегда сущий бардак…
— Да, мадам, — повторила девчонка и попыталась присесть в неуклюжем реверансе, который, впрочем, не произвел ни на кого большого впечатления.
— Надеюсь, ты окупишь хоть половину того, что я на тебя потратила, — заметила мадам, придирчиво оглядев ее. Девчонка ничуть не смутилась, но ответила совсем тихо:
— Я буду стараться.
— Не сомневаюсь, совершенно не сомневаюсь, — проговорила мадам, явно думая уже о чем-то другом, и, сетуя вполголоса на бесконечные траты, скрылась у себя.
---
*В 1871 году завершилась франко-прусская война, в которой Франция потерпела сокрушительное поражение. Это событие стало травмирующим для нескольких поколений французов и способствовало нарастанию ультрапатриотических, реваншистских настроений во всех слоях общества.
**Гиперид - древнегреческий оратор, выступивший перед судом в защиту гетеры Фрины, которая была обвинена в безбожии. По легенде, увидев, что его речь не имеет большого успеха, он сорвал с Фрины одежды - и ее красота произвела такое впечатление на судей, что ее оправдали. Этому эпизоду посвящена написанная в 1861г. картина Ж.-Л. Жерома.
3. L'inspiration
<i>«Дорогая матушка!
Я рад заверить Вас, что жизнь моя в Париже протекает весьма благополучно и не омрачена никакими досадными происшествиями. Я нашел чудесную квартиру недалеко от новых бульваров и не испытываю ни в чем нужды; до срока предоставления бумаг, назначенного Академией, осталось чуть больше двух месяцев, при этом почти все мои картины готовы, и я неустанно работаю над последней из них, долженствующей стать венцом всего того, что я успел написать ранее. Погода стоит чудесная и как нельзя лучше подходящая для работы на свежем воздухе, чем я, к собственному удовольствию, пользуюсь каждый день. Весна в этом году прекрасна, и я выражаю надежду, что Вы тоже наслаждаетесь ее красотами, пребывая в добром здравии и хорошем расположении духа. Передайте мой сердечный привет домашним — хоть я и пребываю нынче далеко от родных, мысли о них по-прежнему согревают мое сердце.
Искренне любящий Вас,
Д.»</i>
***
Даниэль опустил надписанный конверт в хищно чернеющий желоб почтового ящика и вздохнул, не в силах справиться с невидимой тяжестью, навалившейся на его сердце. Он всегда считал себя неплохим выдумщиком и, прежде чем предпочесть для себя стезю художника, задумывался о том, чтобы посвятить свою жизнь написанию повестей и романов, однако сейчас его одолевало предчувствие, что письмо его невероятно выспренно и нарочито, что каждая строчка его дышит фальшью — матушка поймет это, прочитав первые же несколько слов, и это ранит ее в самое сердце. Не помогали ему даже уверения себя самого в том, что он, в сущности, ни в чем не соглал. Квартира, в которой он остановился, действительно пришлась ему по сердцу — хоть и была она не более чем тесной мансардой с обшарпанными стенами и протекающим потолком, но находилась при этом на последнем этаже одного из самых высоких домов в округе, и Даниэль мог, выпивая свой утренний кофе, наслаждаться зрелищем того, как рассеивается рассветный туман, как пляшут солнечные лучи на крышах, как улицы постепенно наливаются деловитой, вечно спешащей толпой. Вид из своего окна Даниэль запечатлел на холсте в первые же дни своего пребывания в городе — и это, надо сказать, было весьма легко, ибо перемены, как случившиеся, так и грядущие, поистине окрылили его. С изображением Булонского леса в сумерках молодой человек тоже справился играючи; не составило для него никаких затруднений зарисовать панораму Вандомской площади и набережную у моста Сен-Мишель. Однако для комиссии Академии недостаточно было бы одних пейзажей: необходимо было предоставить натуру как мужскую, так и женскую, и если первая была Даниэлем воплощена без труда — он поставил холст по соседству с зеркалом и не отрывался от него несколько дней подряд, делая перерывы лишь на еду и короткий сон, — то изображение женщины, что он почитал про себя едва ли не самым простым из всего, почему-то отказалось ему покоряться.