— Нет, — пробормотала она, холодея, и сделала попытку повернуть обратно, но тут навстречу ей метнулась стремительная хищная тень — и Эжени еле успела уклониться от резкого, вспоровшего воздух выпада. Бежать ей было некуда, и она, преисполнясь отчаянной решимостью затравленного зверя, выбросила вперед руку с зажатым в ней ножом. Конечно, и ее удар пропал впустую: тот, кто преследовал ее, качнулся в сторону и тут же распрямился, чтобы нанести свой собственный — кулаком, разбив ей лицо, почти оглушив перед тем, как снова занести над нею сверкнувшее под луной лезвие. Эжени успела подумать, что этот короткий серебряный блик будет последним, что она увидит в жизни, как вдруг между ней и ее убийцей вклинилась еще одна тень — тонкая, проворная, двигающаяся с неуловимой текучей быстротой. Это был Анью, и он, безоружный, успел ударить убийцу по руке, прежде чем его удар милосердия достиг цели.
— Мне за спину! — скомандовал он, но Эжени и не подумала этого делать. Коротко утерев кровь, хлынувшую ей на грудь из разбитого носа, она удобнее перехватила рукоять стилета и сделала шаг в сторону, рассудив, что лучше будет заставить преследователя выбрать, с кем схватиться первым. Много времени ей на этом выиграть не удалось — тот раздумывал секунду и счел Анью более опасным; завязалась схватка, перевес в которой сложно было определить — уступая своему противнику в ловкости, убийца, меж тем, сохранял при себе нож, и любой пропущенный выпад мог стать для Анью смертельным. Пока тот уклонялся без видимых усилий, но заметно было, что у него сбивается дыхание; выгадав момент, Эжени бросилась на своего противника со спины, но тот, едва взглянув в ее сторону, перехватил ее руку, вывернул до того, что она надорванно закричала и нож выскользнул из ее онемевших от боли пальцев, а затем замахнулся, готовясь покончить с жертвой, которая сама пришла к нему в руки — и в этот момент сталь зазвенела о сталь, и рядом с ними вырос, как из ниоткуда, пресловутый испанец, сжимающий обнаженную шпагу.
— Дьявол, — выдохнул убийца, явно не ожидавший, что ему придется иметь дело со столькими противниками. На лице Ксавье появилась широкая, совершенно не соответствующая обстановке улыбка.
— Дождались. Меня узнают на улице!
Эжени, упавшая на землю, видела, как они схватились: ни один из них не уступал другому в мастерстве, но против двоих, действующих чрезвычайно слаженно и мастерски, убийце было не выстоять. Анью, сорвав с себя сюртук, накинул его противнику на голову, как мешок, а Ксавье, воспользовавшись замешательством, одним движением выбил у него нож. Тот отлетел к ногам Эжени, и она, поднимаясь, резким ударом каблука переломила лезвие надвое.
— Постойте! — крикнула она своим спасителям, прижавшим противника к стене, крепко держа его за обе руки. — Не убивайте!
— Простите? — Ксавье озадаченно обернулся на ее голос. — Он прирезал бы вас, как курицу, если бы не…
— Мне все равно, — отрезала Эжени, приближаясь к ним; отстранив Анью, она протянула руку и вцепилась своему несостоявшемуся убийце в горло. Тот захрипел и забился, лишенный последних сил, но его удержали; поднеся к его лицу острие переломленного ножа, Эжени заговорила тихо, четко и с большим значением:
— Я не убью тебя. Слышишь? Я хочу, чтобы ты вернулся. Вернулся к той, что тебя за мной послала.
В установившейся вязкой тишине, казалось, все присутствующие забыли, что им необходимо дышать. Убийца молчал, глядя на Эжени налившимися кровью глазами, и она отвечала ему взглядом, полным не меньшей опустошительной ярости.
— Скажи ей, что с этого дня она может не спать спокойно, — проговорила она сорванным голосом, — скажи, пусть каждый раз, когда запирает дверь заведения, делает это тщательно. Рано или поздно я вернусь и открою эту дверь, чтобы забрать то, что мое по праву.
Ее следующее движение с трудом мог заметить человеческий глаз: не колебаясь, не засомневавшись ни на секунду, Эжени вонзила обломок ножа в руку своему противнику, перебивая кость и разрывая сухожилия, исторгая из его глотки громогласный вопль, полный одновременно бешенства и страдания. Анью пришлось зажать ему рот; тот задергался, как рыба на крючке, пока Эжени загоняла лезвие в его плоть по самую рукоятку, и глухо взвыл, но никто, конечно же, не мог более услышать его.
— Теперь он не опасен, — сказала она, отступая. — Он даже перо не удержит.
— Сумасшедшая, — пробормотал Ксавье, и Анью повторил за ним, но с куда большим восхищением:
— Сумасшедшая!
Бледная, вымазанная в своей и чужой крови, Эжени отступила. Первое оцепенение после пережитого потрясения начало ослаблять свою хватку, и следом за ним начало подступать осознание — и ужас.
— Нам надо уходить, — проговорил Ксавье, сохранивший относительную ясность рассудка; возглавляемые Анью, все трое покинули двор и, вернувшись в ресторан, разделились — испанец отправился к остальным, дабы сообщить о случившемся, а его приятель вызвался проводить Эжени до гостиницы, ибо понимал весьма определенно, что она близка к обмороку или помешательству.
— Кто вы? — спросил он, набрасывая накидку на ее трясущиеся плечи. Она закуталась в плотную ткань, крепко сжимая ее, будто та была щитом, за которым можно было спрятаться от всего; на ее лице бродило безумное выражение, но говорила она ясно и твердо:
— Имени у меня нет. Как и прошлого. Все это было, но оно оказалось ложью. Всего, во что я верила, не существовало никогда. Теперь я поняла это окончательно.
— Как странно бы это ни звучало, — Анью вывел ее на улицу и крепко сжал ее руку, дабы она не упала, ведь ноги отказывались повиноваться ей, и велик был риск, что она рухнет прямо на покрытую грязью и слякотью мостовую, — у нас есть много общего. Как и у вас с Ксавье, и со всеми остальными членами нашей дружной компании.
Эжени посмотрела на него внимательно и устало.
— Что вы имеете в виду?
— Каждому из нас есть от чего бежать, — пояснил Анью бесстрастно, — и в какой-то момент каждый из нас пришел к умозаключению, что убегать вместе, по крайней мере, веселее, чем поодиночке.
— Вы хотите сказать…
— Я не хочу ничего сказать, — ответил Анью, — я всего лишь уточняю, что мы покидаем город завтра, утренним поездом. Вы можете отправиться с нами. Месье О. — вы же видели его, да? — не откажет вам, я уверен.
— Уверены?
— У него страсть к людям необыкновенным, — усмехнулся спутник Эжени, явно преисполняясь в этот момент какими-то радостными для него воспоминаниями, — и не уверяйте, что не являетесь таковой. Я видел вас и был поражен, а меня, клянусь, мало что может поразить. Не думайте, что я хочу вам польстить, но вы — сама смерть…
— И все же вы польстили мне, — Эжени опустила голову, чтобы украдкой вытереть слезы, скопившиеся на ее ресницах, и Анью деликатно сделал вид, что не замечает ее минутной слабости или вовсе не придает ей значения; тем более, когда Эжени подняла голову и посмотрела на него, ни следа страха или растерянности не осталось в ее облике, одна лишь упрямая суровость и тихая, но многообещающая угроза, — я не смерть, месье. Я ее дочь.