--
*Бульвар Севастополь - одна из центральных улиц Нанта, ныне носящая название "Бульвар Сталинград".
**Замок герцогов Бретонских, основанный в XIIIв. и принявший свой нынешний вид двумя столетиями позже, и поныне является главной достопримечательностью города.
7. Le mal
Последние спектакли сезона собирали полные залы: аплодисменты не смолкали по получасу после того, как опускали занавес, шампанское в антрактах лилось рекой, и ничуть не слабее был поток франков, текущих в кассу «Буфф дю Нор». Газеты заходились в восторженном экстазе; те, чьи рецензии были не так благожелательны, Даниэль со временем прекратил читать. В любом случае, никто не писал ни слова об истинном состоянии Лили — а оно, как видел Даниэль, с каждым днем становилось все более скверным.
— Пусть соберется и оставит свои капризы, — цедила Мадам, по привычке выражающая свою тревогу в раздражении на всех вокруг. — У нее ни в чем нет нужды. Какого черта ей еще надо?
Он не слышал от Лили ни одной жалобы, ни одного протеста. Даниэль подавал ей флягу с разведенным лауданумом, она выпивала несколько глотков (положенное ли количество или нет — он больше не считал, ибо это было бесполезно), смотрела на него с благодарностью (ему казалось, что взгляд ее распинает его, приколачивает к стене за руки и ноги, а последним ударом пронизает самое сердце) и поднималась на подмостки. За каждым ее движением все еще следили; каждая ее ошибка, даже запинка в реплике мгновенно становилась предметом всеобщего обсуждения, но теперь, по крайней мере, ей не высказывали прямо в лицо критические замечания — очевидно, Пассавану удалось приструнить особо усердствующих болтунов. После спектакля Мадам уезжала тут же, исчезая с последним отзвуком оваций, а Даниэль оставался с Лили — сопровождал ее на суаре, устраиваемое обыкновенно Пассаваном или кем-то из попечителей театра, затем отвозил обратно в заведение и даже, ничуть не смущаясь ролью поводыря, доводил до спальни. Она, утомленная, едва передвигающая ноги, засыпала тут же, стоило ей раздеться; Даниэль ложился к ней и, слушая, как разносится в тишине комнаты ее хриплое беспокойное дыхание, убаюкивал сам себя мыслями, что все закончилось хорошо — пусть и до следующего раза, когда Лили вновь предстоит предстать перед публикой. Это хрупкое облегчение было единственным, что ему оставалось; однако чем ближе был конец сезона, тем явственнее оно шло трещинами, тем более неостановимо рассыпалось прямо у Даниэля в руках.
За кулисами, как и всегда, царили гам и суета. Даниэль и Мадам сопроводили Лили до дверей гримерной; она шла нетвердо, по всему ее телу волнами проходила крупная дрожь, и даже лауданум не спасал положение — когда она повернулась к Даниэлю, чтобы попрощаться с ним, он увидел, что лицо ее кажется восковым, а взгляд мутен и расплывчат, как у тяжело больного человека.
— Лили, — начал он, но она не дала ему договорить, заявив неожиданно твердо:
— Все в порядке, месье. Я выдержу.
Тогда он выпустил ее руку, и она скрылась в гримерной, откуда в тот же момент выходила стремительным шагом девица, занятая в роли Эрминии*. Высокорослая, темноволосая, она держалась с такой статью и достоинством, что невозможно было не задержать на ней взгляда; увидев, как Даниэль уставился на нее, Мадам снисходительно хмыкнула:
— Не трудись, Дани. Даже если ты продашь все, во что разоделся, и присовокупишь к этому себя самого, тебе не хватит денег и на полчаса мадемуазель Стани.
— Вы знаете ее? — спросил Даниэль, с усилием заставляя себя не смотреть на прямую спину девицы, на ее точеные плечи и изящную шею. Мадам усмехнулась, доставая из кармана трубку:
— Кто не знает ее? В определенных кругах ее имя очень известно. Она оказывает… особые услуги. Те, кто пресытился всеми видами удовольствий, идут к ней — и она знает, чем удивить их. Тебе не понравилось бы то, что она сделала с тобой за твои же деньги, уверяю.
К своему стыду и удивлению, Даниэль ощутил, как на его щеках выступает румянец. От Мадам это, конечно, не могло укрыться, и появившаяся на ее лице ухмылка стала шире:
— Пассаван ее обожает. Не за актерские таланты, конечно же — они весьма скромны и едва ли заслуживают внимания. Но она может дать ему то, что не даст никто более. Понимаешь?
— Понимаю, — согласился Даниэль и покосился в ту сторону, куда ушла мадемуазель Стани, уже без всякого вожделения, а с боязнью. В этот момент из-за темной, плотной, с бархатными кистями занавеси по соседству с ними раздался какой-то шум: судя по отрывистым воинственным вскрикам и глухим ударам, там в самом разгаре была то ли драка, то ли смертоубийство.
— Ну-ка… — проговорила Мадам заинтересованно и отдернула занавесь в сторону, хоть и пришлось ей при этом закашляться, поперхнувшись метнувшейся ей в лицо пылью. Даниэль успел прикрыть нос и рот платком, поэтому смог, не мешкая, бросить взгляд туда, откуда доносились пробудившие любопытство Мадам звуки. Как оказалось, его первые догадки не имели под собой никаких оснований — ничего ужасающего или несущего угрозу не было в зрелище того, как приземистая, очень сосредоточенная девица вступает в схватку с молчаливым манекеном, раз за разом нанося ему удары бутафорским мечом. Она не сразу поняла, что у нее появились зрители — а когда увидела краем глаза Даниэля и Мадам, в первую секунду обернулась к ним так свирепо, будто и от них могла ожидать нападения.
— Наша новая Клоринда**, — Мадам улыбнулась, глядя на нее и ее оружие. — Ты хорошо фехтуешь.
— Меня хорошо обучали, — вежливо ответила та, переводя взгляд с Мадам на Даниэля и обратно. Нельзя было не понять, что неожиданно проявленное к ней внимание насторожило ее: она подобралась, точно готовясь к броску, но голову продолжала держать прямо и встречала взгляд Мадам, как встретила бы направленный на нее выпад.
— Не сомневаюсь, — продолжала Мадам безмятежно, раскуривая трубку. — Месье всегда умел должным образом подготовить своих артистов… к слову, как дела у Бабетт?
— Она поправляется, мадам, — ответила девица, — все надеются, что она вернется на сцену до конца сезона.
Мадам послала ей милейшую из своих улыбок:
— Передай ей наши наилучшие пожелания. Она нечасто балует публику своим присутствием на большой сцене… а ведь жизнь так коротка. Кто знает, возможно, это мой последний шанс увидеть ее в деле?
— Я передам, — откликнулась девица, едва насупившись, и Мадам, изрядно довольная исходом беседы, увлекла Даниэля за собой, к выходу в зал, откуда уже слышалась высокая трель первого звонка.
— Не понимаю, что наш друг Эли в ней нашел, — возбужденно говорила она, крепко вцепляясь в локоть Даниэля, пока они шли через проход среди кресел к своим местам в партере. — Он сделал ее героиней своей новой картины, ты же знаешь?
— Последнее время я не самый желанный гость в его салонах, — ответил тот рассеянно. — Что за картина?