— Только этого мне не хватало, — шумно вздохнула Мадам, отстраняя как громом пораженного Даниэля в сторону. — Лили, иди сюда. Давай поскорее закончим этот фарс. У меня от всего этого кошмарно болит голова.
Ее голос был подобен пению дудочки гамельнского крысолова; как сомнамбула, Лили поднялась, лихорадочно хватаясь за стену, и пошла на зов, так ее пугающий и манящий. Софи посмотрела на нее с мольбой, но взгляд ее ударился, как мотылек в стекло фонаря, в невидимую, но очень прочную преграду.
— Почему…
— Мне говорили, Месье заядлый шахматист, — позаботившись о том, чтобы Лили оказалась в руках Даниэля, Мадам направилась к Софи, ничего не боясь, и теперь уже та, погребенная под ее угрожающей тенью, уперлась спиною в стену, а острие ее шпаги сотряслось, готовое опуститься в знак сдачи, — неужели он не учил тебя тому, что опрометчивый ход — наихудший из всех?
— Понимание игры приходит к нам с опытом, — донесся с лестницы ровный голос Месье, — как и снисхождение к тем, кто оказался за столом впервые.
— Некоторые игры не прощают снисхождения, — ответила Мадам, круто оборачиваясь к нему; ничего не смущаясь, Месье приблизился к Софи, и Мадам уступила ему дорогу, хотя по ее гневному прищуру можно было догадаться, какого внутреннего усилия ей стоило сделать это.
— Я придерживаюсь теории, что дело не в играх, а в игроках, — ответил Месье спокойно и наставительно, протягивая Софи руку — и та поспешила схватиться за нее, как ребенок за материнскую юбку. — Произошло недоразумение. Не могу представить, чтобы Софи всерьез хотела навредить вам или вашему… — он чуть замялся, словно не зная, какое определение подобрать для лучшего описания Даниэлева статуса, — вашему спутнику.
Мадам ответила ему сладчайшей улыбкой:
— Что вы, я об этом не думала. Возможно, она не до конца вышла из роли. Такое часто случается… с неопытными актрисами.
— Конечно, на каждом шагу, — согласился с ней Месье, посылая долгий взгляд в сторону Лили, обессиленно прячущей лицо на груди Даниэля. — Если вы не возражаете, мы вас оставим.
Степенно и в чем-то величественно он поднялся по лестнице, уводя Софи за собою; оба молчали до того момента, как оказались в экипаже, увезшим их к «Северной звезде»: Софи была подавлена, Месье — погружен в размышления.
— Эта женщина сказала верно, — наконец проговорил он, глядя на Софи строго, но не уничтожающе, — опрометчивый ход — худший.
Софи, пристыженная, низко опустила голову, точно готовясь принять роковой удар.
— Я делаю все, чтобы защитить вас, — заговорил Месье с горечью, не оставляя сомнений в том, что эти слова он повторяет не впервые и себе самому, — тебя, Бабетт, Андре и прочих, кто трудился и трудится под моим началом. Уберечь вас от всего не в человеческих силах, но я пытаюсь сделать так, чтобы вас не коснулась хотя бы малая доля той грязи, с которой тебе довелось столкнуться сегодня. Ты ничего не добилась бы своим демаршем. Только обесценила бы годы моих усилий и, возможно, навела беду на нас всех.
— Простите меня, — с трудом выговорила Софи, на что Месье ответил почти кротко:
— Все, чего я хочу — чтобы ты не повторила судьбу этой несчастной девочки. Знаешь, сколько их было? И сколько еще будет?
— Но она…
— Многие почитают ее дело решенным, — припечатал Месье, тяжело вздыхая. — Я не стал бы делать столь поспешных выводов, но… развязка близка, и совсем скоро мы без всяких лишних предположений и споров узнаем конец этой странной истории.
***
— Что будем делать? — спросил Даниэль у Мадам, когда они вернулись в заведение; Лили уснула глубоким сном еще в экипаже, и Даниэль донес ее до кровати, уложил, но не остался с ней — ему жизненно необходимо было получить от Мадам поддержку, обещания, хотя бы намек на будущий план действий.
— Ты хочешь правдивого ответа? — Мадам наполнила фужер коньяком и села в кресло, ничего не предложив Даниэлю; впрочем, расстроенные нервы сделали его достаточно бесцеремонным, чтобы схватиться за бутылку без приглашения со стороны хозяйки. Она не выказала никакого недовольства его бестактностью — подождала, пока он нальет и себе, чтобы свистяще выдохнуть, как перед прыжком, и рублено ответить:
— Я не знаю.
У Даниэля подкосились ноги, и в кресло по соседству с Мадам он почти упал. Она, казавшаяся невозмутимой, отхлебнула из фужера и в деланой задумчивости подперла подбородок крепко сжатым кулаком.
— Я думала, у меня на руках неплохие карты. Теперь меня ловят на том, что я блефую.
В ушах у Даниэля поднялся шум, похожий на звон множества колоколов, и от того он с трудом слышал, что она говорит. Мысль о том, что все может закончиться так, вселяла в его сердце леденящий ужас, и он, не зная, как сосуществовать с ней, схватился бы сейчас за любую, даже призрачную вероятность как-то отсрочить то, что даже Мадам, очевидно, виделось неизбежным.
— Признаюсь, я все испробовала, — произнесла Мадам, будто зачитывая собственный приговор. — Впору поверить во всю эту мистическую чушь и в то, что Эжени действительно нас прокляла.
— Такое может быть?
— Не знаю, — безразлично ответила Мадам. — В этом чертовом мире ни в чем нельзя быть уверенным. Могу посоветовать тебе только одно — поезжай к себе и там хорошенько напейся. Я собираюсь поступить именно так.
— А Лили?
— Что — Лили? Впереди последнее представление сезона. Еще одного позора, подобного сегодняшнему, нам никто не простит.
Понимая, что нет смысла продолжать разговор, Даниэль оставил пустой фужер на столе и вышел. Чтобы добраться до парадных дверей, ему надо было помимо всего прочего пройти через все заведение насквозь; на середине большого зала Даниэль остановился, привлеченный неясным шумом, доносящимся из малого. Там шел ожесточенный спор: прислушавшись, Даниэль смог различить голоса Алиетт, Аннет и Сандрин:
— Отдай!
— Не жадничай! Оно тебе не пойдет!
— Ты так говоришь, когда хочешь что-то себе! Дай сюда!
— Ай! Дура!
— Хватит щипаться! Я тебя как ущипну…
Двери малого зала были приоткрыты; не обнаружив себя, Даниэль смог увидеть, что происходит внутри. А зрелище ему открылось весьма примечательное: вся троица сгрудилась вокруг стула, на котором были беспорядочной кучей свалены какие-то вещи, шляпки, безделушки — и вокруг каждой из них разворачивались почти что боевые действия.
— Я возьму эту! — провозгласила Сандрин, водружая себе на голову сиреневую шляпу с черным пером; вспомнив, что не так давно видел ее украшающей голову Лили, Даниэль с трудом справился с поднявшимся в его груди вихрем тошноты.
— Ладно, — согласилась Алиетт, самозабвенно копаясь в вещах — все они, как Даниэль понял, были извлечены из гардероба Лили, но девицы, судя по их поведению, вовсе не стремились от кого-то скрываться. — Пожалуй, приберу эти перчатки…
— Оставь мне хоть пару.
— Ладно, ладно… я возьму синие.
— Синие — мои! — возмутилась Аннет, стоящая чуть в отдалении, так что Даниэль заметил ее не сразу. — Хватит загребать все себе одной!