— Хорошо, хорошо, — проговорила Алиетт примирительно, — тут на всех хватит.
За своей болтовней они не слышали того, что происходит за дверью — это дало Даниэлю возможность скрыться никем не замеченным.
---
*Эрминия - персонаж поэмы "Освобожденный Иерусалим"; дочь царя сарацинов, безнадежно влюбленная в Танкреда, одного из предводителей крестоносцев.
**Клоринда - персонаж поэмы "Освобожденный Иерусалим"; грозная дева-воительница, сражающаяся на стороне защитников города. Сражалась с влюбленным в нее Танкредом на поле боя и погибла от его руки, будучи в чужих доспехах: не поняв, кто перед ним, Танкред нанес ей смертельный удар.
***Битва под Аустерлицем - сражение, состоявшееся 2 декабря 1805г., в котором войска Наполеона наголову разбили превосходящие силы III антифранцузской коалиции.
****Ринальд - персонаж поэмы "Освобожденный Иерусалим", один из предводителей крестоносцев. Был соблазнен Армидой, но оставил ее, чтобы вернуться на поле боя в последний момент и переломить ход битвы в пользу христиан.
*****Месье прав - за свою жизнь он стал свидетелем падения Первой и Второй империй (1814 и 1870 соотв.), реставрированной монархии Бурбонов (1830 г.), Июльской монархии Луи-Филиппа Орлеанского (1848 г.) и Второй республики (1852 г.)
******Имеется в виду известное высказывание Микеланджело о его творчестве: он говорил, что, создавая свои скульптуры, просто "отсекает все лишнее" с куска мрамора.
8. La priere
Вечерняя месса закончилась, и под сводами Нотр-Дам застыло мрачное, благочестивое молчание. Нарушить его могли только шепотки самых богобоязненных прихожан, оставшихся на скамьях и после того, как священник удалился, унося с собою дарохранительницу; служки, юноши в белых балахонах, разбрелись по залу, чтобы начать один за другим гасить светильники, позволяя вечерним сумеркам все теснее смыкаться над головами одиноких молящихся, и в этот момент дверь бокового портала скрипуче содрогнулась своей вековой тяжестью, пропуская Даниэля — взъерошенного, бледного, в исступлении метнувшегося к алтарю и упавшего перед ним на колени.
Молодой человек не знал сна уже несколько дней: стоило ему закрыть глаза, как ему казалось, что вокруг него начинают плясать смрадные тени, вонзающие в его тело острейшие ледяные крючья и с хохотом тянущие их в стороны, разрывающие его на куски. На воздухе он не находил себе покоя: зимнее солнце, заливавщее улицы, но не приносившее тепла, жгло ему глаза, расплавляло кожу, добиралось своим немилосердным светом до его сердца и выворачивало его наизнанку. Весь день Даниэль провел, словно в лихорадке, ожидая, пока опустится вечер, а затем бросился со всех ног, не надев шляпы и едва вспомнив про сюртук, в единственное место, где виделось ему если не спасение, то хотя бы минутный отдых.
— Боже, — забормотал он, склоняя голову и закрывая ладонями лицо, — прошу, услышь меня.
Он никогда не был религиозен; в детстве мать водила его к мессе, но все, что усвоил он из унылых, однообразных проповедей кюре — что под них можно замечательно поспать, если не всхрапывать и не привлекать к себе внимания. Латинские слова молитв давно испарились из его памяти — да и сейчас он едва ли смог бы прочитать даже «Ave Maria», ведь мысли его пребывали в крайнем расстройстве, и от того его обращение к Богу выходило нелепым и неуклюжим, больше похожим на речи больного, сраженного нервическим припадком:
— Если бы я только знал, что делать… если бы только она могла…
На Даниэля косились, но без осуждения или удивления — здесь, под цветистой сенью витражей, помнивших еще Людовика Святого*, подобные сцены происходили уже не одну сотню лет. Никто не подходил к нему, понимая, что он ищет сейчас общества не человеческого, и он продолжал, с трудом удерживая себя даже в столь жалком согбенном положении:
— Боже, видишь ли ты, что у меня нет никого дороже нее? Тогда почему, почему все… так? Все это… я… прошу, дай ей сил. Помоги ей. Помоги мне.
Обессилевший, он надломился вовсе и почти упал, упершись ладонями в каменные плиты пола, и так простоял несколько минут, едва дыша, прежде чем осознать, что не чувствует никакого отклика на свой отчаянный зов. Все осталось немо и равнодушно к нему — и точеные, темные своды, и смотрящие в никуда святые с витражей, и безмолвная громада алтаря, увенчанного тяжелым крестом, и тот, к кому Даниэль призывал столь отчаянно, но не получил ответа.
Из груди Даниэля, с самого дна его изможденного существа вырвалось сдавленное рыдание. Он успел подумать, что сейчас испустит дух тут же, распластавшись на полу под чьим-то незримым, но суровым взором — однако вопреки всему у него нашлись силы встать, кое-как отряхнуть одежду и удалиться прочь, в сгущающуюся ночь, навстречу запорошившему снегу и раздирающему лицо ветру. Ему предстоял долгий, утомительный подъем от Сите к площади Пигаль и далее, к гостеприимно подсвеченным красным дверям заведения мадам Э.
***
— Ты вовремя, — сказала Мадам, увидев Даниэля на пороге большого зала. — Образумь свою музу, будь добр.
Выглянув из-за ее плеча, Даниэль увидел Лили — та сидела за столом, сжимая в руке стакан с водой, и пила из него мелкими глотками, устремив немигающий, полный глухого ожесточения взгляд в пространство прямо перед собой.
— Лили? — голос порывался изменить Даниэлю, и поэтому он говорил сипло, будто его душили. — Разве у тебя не репетиция?
Она не повернула головы в его сторону, но он заметил, как она криво, скептически дернула уголком рта.
— Она не пошла на репетицию, — провозгласила Мадам тоном обвинителя в судебном процессе, исход которого предрешен заранее. — У нее, видишь ли, нет настроения.
В мыслях Даниэля пронеслось короткое и обреченное «Опять». Осознавая всю безнадежность, всю несуразность ситуации, он чувствовал также и свое полное бессилие что-то изменить в ней — но от него ждали, что он что-то скажет, и поэтому он заговорил.
— Лили, что за глупости? Что это значит?
— Это значит, — заговорила она очень тихо и сбивчиво, с усилием выталкивая из себя каждое слово, — что я больше не хочу.
— Не хочешь? — тут Мадам, оценив, очевидно, что от Даниэля проку будет мало, решила вклиниться в разговор. — Какое это имеет значение? Контракт подписан. Ты обязана его отработать.
На Лили ее слова не произвели впечатление. Поставив стакан на стол перед собой, она сокрушенно покачала головой:
— Хватит. Я больше не могу.
— О, чертова сволочь, — Мадам закатила глаза и судорожно сцепила ладони; понимая, что в зале вот-вот разыграется буря, Даниэль счел за лучшее отступить. — Когда хоть кто-то из вас будет делать то, что требуется? Когда научится быть благодарной? Своими капризами ты подводишь под удар всех нас! И в первую очередь — меня. Тебе не стыдно? Если бы не я…
— А если бы не я?
Лили подскочила на ноги, едва не отшвыривая стул в сторону, и Даниэля точно громом ударило. В своем предчувствии он был прав — буря действительно приближалась, но источником ее, хоть это и противоречило всем законам здравого смысла, была вовсе не Мадам, а та, от кого меньше всего можно было этого ожидать.