— Где бы вы были, если бы не я? — почти вскричала Лили, едва не срывая голос. — Кто платит за ваши платья, за ваши выезды, прически, украшения, даже за ваш табак? Вас давно уничтожили бы, вздумай я уйти! Вы обращаетесь со мной так, будто я — ваша игрушка, просто инструмент для исполнения вашей воли, но на сцену выхожу я, а не вы! И все блага, которыми вы сейчас наслаждаетесь — моя заслуга!
Воцарилась тишина. Лили тяжело дышала, потрясенная своей вспышкой не меньше остальных присутствующих; Даниэлю показалось, что стены заведения давят на него всей своей тяжестью, грозя вот-вот обрушиться. Одна Мадам осталась непоколебима — о том, что она почувствовала, могли скупо рассказать лишь ее побледневшие скулы.
— Если бы ты с такой отдачей читала свои монологи, — заметила она, пристально глядя на Лили, дрожащую, но не желающую отступать, — тебя бы короновали вторично. Но ты предпочитаешь тратить свой пыл на другое. Жаль. Я думала, ты умнее.
На ее лице появилась улыбка — спокойная, в чем-то торжествующая. Она сделала несколько шагов к Лили, и Даниэль захотел было преградить ей путь, встать между ними, даже если это и стоило бы ему жизни, но Мадам хватило одного короткого жеста, чтобы он остался стоять, прикованный к полу крепчайшими из оков.
— Я думала, ты умнее, — повторила Мадам, склоняясь над Лили так, что их лица — одно закаменевшее, другое искаженное смертным ужасом, — оказались друг против друга. — Что ты окажешься проницательнее своих предшественниц и осознаешь свое настоящее место. Но нет, нет… сдается мне, все вы одинаковые. Все вы в определенный момент переходите грань здравомыслия и начинаете твердить одно и то же.
— Я не понимаю, о чем вы, — прошептала Лили, и Мадам усмехнулась с неприкрытой издевкой:
— Хочешь знать, где была бы я, если бы тебя не было? Точно здесь, на этом же месте. И втемяшивала бы в пустую голову очередной дурочки, что она на самом деле — ничто. Любую, даже самую вопиющую посредственность можно представить так, что все потеряют голову! Особенно если у нее звонкий голосок и милое личико, — на этих словах она цепко ухватила Лили за подбородок и держала крепко, несмотря на то, что та мотнула головой в тщетной попытке высвободиться. — Я делаю это постоянно, моя девочка. Поднимаю людей из грязи и дерьма, перевязываю их красивой лентой и предоставляю нашей достопочтенной публике — а она начинает жрать, давиться и требовать еще. Жюли, Эжени — вы все из одной породы… и все вы оказываетесь настолько глупы, что верите в то, будто в вас и впрямь есть что-то выдающееся. Не обольщайся, Лили, ты — обычная поломойка, которой повезло подвернуться мне под руку в нужный момент, и все твои «несравненные таланты» — одна лишь моя заслуга.
Больше не было произнесено между ними ни одного слова — их и не требовалось. Мадам, посчитав, что урок окончен, наконец разжала пальцы, и Лили, получив свободу, стремглав бросилась наверх. Мадам проводила ее долгим нечитаемым взглядом, прежде чем обернуться и увидеть Даниэля — и будто только сейчас вспомнить о его присутствии.
— О, — проговорила она, по-видимому несколько выбитая из колеи, — конечно, стоило сказать и о тебе. Ты тоже внес неоценимый вклад в то, что ее заметили.
— Я делал все, что мог, — ответил он растерянно, еще не зная, как относиться к услышанному, понимая лишь, что каждое слово Мадам прошлось по его сердцу лезвием, оставив за собою болезненный кровоточащий надрез. Сама же Мадам была случившимся как будто и не тронута — продолжая улыбаться своим размышлениям, она села за стол, зарабарабанила по нему пальцами.
— Когда они начинают показывать характер — это уморительно жалко, — высказалась она, доставая из кармана трубку. — Действительно! Что мешало ей играть так в ту субботу?
— Возможно… — начал Даниэль, не зная, что собирается сказать, но Мадам с неожиданной резкостью оборвала его:
— Чего ты здесь стоишь? Иди, поговори с ней. Люди обычно болезненно переживают осознание собственного ничтожества.
Даниэль вздрогнул, точно вытащенный чьей-то железной рукой из зыбучих песков, где он барахтался и задыхался, пытаясь ухватить хоть крупицу воздуха сквозь закрывшую лицо пелену. Мадам была права — она всегда, черт возьми, была права, — и он последовал ее приказанию, не медля более ни секунды: почти взлетел по лестнице к апартаментам Лили, заглянул внутрь, ожидая увидеть ее в спальне или за будуарным столиком, а увидел — у комода, вытаскивающую из ящиков все его содержимое.
— Что ты делаешь? — спросил он севшим голосом, понимая, что худший из его кошмаров готов вот-вот прорвать оказавшуюся столь тонкой грань между игрой воображения и реальностью. Лили обернулась к нему, и Даниэль увидел, что по лицу ее текут слезы.
— Разве вы не слышали? Я пустышка. Я ни на что не гожусь.
— Лили, — стараясь говорить убедительно, он подступился к ней, и от того она всхлипнула громче и пронзительнее, так что у него внутри все перевернулось, — я уверен, Мадам не желает тебе зл…
— Она ненавидит меня! — воскликнула Лили яростно и горько. — С того самого дня, как Зидлер вручил мне корону, будь она неладна! Теперь… Мадам не остановится, пока я не умру. Пока от меня совсем ничего не останется!
— Пожалуйста, перестань, — неприятно пораженный ее словами, Даниэль потянулся к ней, чтобы обнять за плечи, не будучи при этом уверенным, что сможет ее поймать, но она сама упала ему в руки — прижалась к нему всем своим трепещущим телом, обхватила его лицо нежными ладонями и заговорила, как в горячке, безумно сверкая глазами.
— Нам нужно бежать отсюда, иначе мы здесь умрем. Бежим вместе!
Даниэль в первый миг не поверил тому, что услышал. Нет, то были не слова — то было настоящее святотатство, неожиданный и смертоносный удар исподтишка.
— Что ты говоришь?
— Убежим, пожалуйста! — повторила она с мольбой, крепче сжимая ладони, царапая ногтями кожу на щеках Даниэля. — У нас будут деньги, я смогу украсть! Утром…
— Перестань, Лили! — пропросил он, в отчаянии повышая голос, и с усилием вырвался, выпутался из ее рук.
— Подумай, о чем ты говоришь! — воскликнул он, отступая; в груди его теснились сотни, тысячи слов, из которых он с трудом выбирал нужные, и от этого у него пересыхало в горле, а язык отказывался повиноваться ему. — Куда ты хочешь бежать? Здесь все, что у нас когда-либо было!
— Нет! — возразила она так, будто он пытался опровергнуть очевидный факт. — Не все!
Даниэль не понял, какой смысл Лили вкладывает в свои слова, и это непонимание, должно быть, достаточно красноречиво отразилось на его лице. Лили отступила от него тоже, как от прокаженного, и из лица ее исчезла последняя кровинка.
— Вы на ее стороне, — проговорила она, не спрашивая, а делая утверждение. — С ней заодно.
— Мы все на одной стороне, — отрезал Даниэль, — и заботимся о нашем общем будущем.
— Нашем? — переспросила Лили, давясь внезапно напавшим на нее смехом. — Вас интересует только собственное будущее, месье! Чтобы его устроить, вы не погнушались бы даже… даже…